Такого дама с косичкой уже не может вынести. Она взрывается:
— Страшно подумать, что о нас скажут люди, если мы покажемся в этом в церкви в Нью-Йорке! Да если мы только заглянем в этом в церковь Святого Фомы…
Парень с брюшком не обращает внимания. Женщина, не закончив фразы, издает нервный смешок, прижимает руку ко рту и, теребя другой рукой седую косичку, пытается заглянуть ему в лицо.
Я захожу под навес и примеряю белую шляпу с полями, украшенную хрустальными бусинами. Откуда ни возьмись Шармейн:
— О, какую симпатичную ты выбрала. У меня аж мурашки пошли, — отзывается она о моей шляпе.
— Ты тоже что-нибудь примерь, — советую я.
Она выбирает шляпку, которая идет ей так, что все присутствующие замирают, а потом осыпают ее комплиментами: облегающая голову шапочка-шлем из мягчайшего фетра с леопардовыми пятнами в стиле двадцатых годов. Плавно изогнутая линия красиво обрисовывает затылок и уши, сзади — розовая ленточка.
— Это просто немыслимо, ты должна ее купить, — говорю я. — Она создана для тебя.
— Круто, правда? Я себя чувствую женщиной-кошкой.
Неизвестно откуда появляется фотограф и начинает снимать Шармейн со всех сторон.
— А ты выглядишь как та певица, — говорит мне Шармейн. — Ну, помнишь, с пианино?
— Алисия Кейс, — подсказываю я.
К этому времени вокруг нас, чьи физиономии так удачно сочетаются со шляпками, собирается небольшая восторженная толпа.
— Точно! — восклицает Шармейн. — Алисия Кейс. Ну, теперь покажи ее. Давай!
Все смотрят на меня. В полной тишине я становлюсь большим потным центром внимания, точнее, главным клоуном вечеринки. Нарочито монотонно и тускло напеваю одну строчку из песни Алисии. Зрители смеются. С ненавистью гляжу на Шармейн и снимаю шляпу. К нам подходит голубоватый американский тип — Джейсон Хэрендон — со своей не первой молодости женщиной-собачонкой.
— Это забавно, — негромко произносит он, опустив подбородок и выпятив живот. Пальцем он указывает на шляпы.
— Они забавные, правда же? — тут же хватается за него Шармейн.
Мне они напоминают двух зверьков, учуявших запах друг друга. Удивляюсь скудости их лексикона — «забавно»…
Примеряю одну за другой все эти проклятые шляпы и шляпки и присаживаюсь отдохнуть на круглую каменную скамейку — скамейку мужей. На ней терпеливо жуют орешки мужчины, ждут своих жен.
Когда проходит не меньше двух часов, вижу Тициану, она идет под руку с молчуном Сальваторе, мужем Катерины. Тициана машет мне, округлив глаза, как бы извиняясь. Потом она тянет меня куда-то, попутно хватая горсть орехов и суя мне в руку. Попутно она спрашивает, знакомы ли мы с Сальваторе, и я затравленно улыбаюсь, глядя в серую бездну его лица.
Тициана с ходу представляет меня всем подряд: язвительным девушкам-художницам, грациозным венецианским дамам, паре фланелевых старичков и наконец странному человеку, которого я уже не раз встречала в городе. У него совершенно белая кожа, абсолютно лысая голова, полные сочные губы и ясные глаза с тяжелыми веками без ресниц — русское лицо. Он одет как профессор из фантастического фильма: кремовое льняное пальто до полу, кремовая шелковая жилетка, кремовые рубашка и штаны, белая панама — всё вместе ужасно. Я оказалась права — это русский, он превосходно говорит по-итальянски и хорошо — по-английски. Мужчина достаточно вежлив.
Затем примечаю изящного «Оскара Уайльда» — владельца антикварной лавки в моем районе, я вижу его по два раза в день. Смотрю на него в упор — он хмурится и игнорирует меня. Подходят его друзья, только мужчины. Они образуют замкнутый кружок, бросая друг на друга алчные взгляды. Нам с Тицианой приходится попятиться, нас буквально вытесняют. Мы с ней обмениваемся очень сдержанными взглядами.
— Я хочу просекко, — бурчит Сальваторе в ухо Тициане. — Нигде не могу найти официантку. — Через несколько минут он снова бурчит: — Здесь ходит женщина с вот таким бассетом.
Он изображает в воздухе длинный батон. Я уже видела этого пса — он шоколадного цвета и совершенно очаровательный, но тело его действительно слишком длинное. Как же ему, наверное, трудно сворачивать за угол!
Мы продолжаем мерить шляпки, настроение улучшается.
Вскоре Тициане нужно уходить. Она без конца извиняется: приглашена на прием в Палаццо Дзенобио, там принимают строго по списку, поэтому она не может взять меня с собой. Пока мы прощаемся, течением к нам снова прибивает Шармейн. Слышу, как она заявляет свои права на некоего итальянца:
— Этот пиджак вам так идет, вы в нем неотразимы!