По дороге встречаем его университетских друзей, юношу и девушку, им лет по двадцать, оба — светлокожие блондины, совершенные, как юные цезари. Девушка дичится меня, здоровается еле слышным голосом. Обмениваясь рукопожатием с парнишкой, ловлю на себе ее острый, тревожный, испытующий взгляд.
Мы с Эммануэле садимся отдельно от них. Начинается спектакль… Спектакль продолжается… Он тянется целый год… Штамп на штампе… Действующие лица: мудрец в чалме; роковая женщина — красная помада и черные шпильки; решительная девушка, снимающая с себя блузку; молодой клоун; похотливый старец; женщина, потерявшая детей и «готовая на все», чтобы их вернуть. Эммануэле не сидится на месте. Он покачивается, трет глаза, смотрит на часы, массирует лицо, стараясь не заснуть. Наконец все завершается. Эммануэле иронично интересуется, как я себя чувствую. На сцену поднимается автор пьесы. Это долговязый мужчина средних лет, рыжеволосый и бородатый; он настолько бледен, что свет на сцене превращает его в невидимку. Никто не хлопает.
Выходим и присоединяемся к друзьям Эммануэле. Они со мной не разговаривают — ни единого вопроса или приветствия, ни улыбки, а когда говорю я, они насмешливо переглядываются и не отвечают. Компания лениво переговаривается между собой, решая, в какой бар отправиться. Очевидно, что меня не приглашают, но я все-таки иду с ними.
На вапоретто, по дороге в театр, я то и дело касалась плеча Эммануэле: какой симпатичный бархатный пиджак, красивый цвет и красивый покрой — интересно, где он его приобрел? У меня было очень много вопросов о пиджаке. Теперь я иду сама по себе, молча и очень быстро — припустила специально, поскольку они все еле ползут. Что мне делать, я не знаю. Повернуться и уйти я не могу, поскольку пришла с Эммануэле. В то же время я явно нежелательный элемент для всей компании.
Мы идем довольно долго, пока не добираемся до Рива дельи Скьявони и не упираемся в море. Случайно или нет (полагаю, все же намеренно) Эммануэле оказывается рядом со мной.
— Я здесь бегаю, — говорю я, чтобы что-то сказать. (А могла бы добавить еще кое-что: стоило появиться твоим друзьям, и ты стер меня из памяти.)
— От Фрари? — спрашивает он.
— Ага.
— Но это же… километров пять.
— А марафонская дистанция сорок четыре. Я почти каждый день здесь бегаю.
— До?..
— До Сант-Элены. И несколько раз до Дзаттере и обратно.
Он изумленно смотрит на меня. К нам присоединяются Тициана, мать Эммануэле и их приятели, все вместе мы двигаемся вдоль реки. Мне нравятся люди старше меня. По крайней мере, они без выкрутасов и без всей этой ерунды, которая свойственна молодым. Стеф как-то за ужином сказала родителям: «Бидиша запала на компанию богатых венецианских старичков-мудачков».
Мать Эммануэле отчаливает, попрощавшись со мной очень дружелюбно.
— Мам, ты ела? Ужинать не собираешься? — спрашивает сын.
— О! Все в порядке! Я съела такую штучку с моцареллой…
Подозреваю, у нее анорексия.
Отбывает и Тициана, она размашисто шагает в сторону Сан-Марко.
— А тебе в какую сторону? — вдруг спрашивает меня Эммануэле.
— А? К Академии, — говорю я, надеясь, что указываю противоположное направление от его с друзьями маршрута.
— То есть ты идешь с Тицианой? — спрашивает он еще выразительнее.
— Что? О, да!
Быстрый поцелуй, «чао» его приятелям, на которое они отвечают так слабо, что их и не слышно.
Разворачиваюсь и тычусь лицом в пиджак Эммануэле (пиджак, который мне так понравился), потом припускаю бегом и окликаю Тициану.
Мы идем рядом, и я наконец расслабляюсь. Тициана сегодня немногословна, она кажется подавленной.
Выходим к Сан-Марко.
— Люблю это место, — говорю я, — несмотря на то, что все это ужасно, столько туристов.
— Нет, нет, — мягко уверяет она. — Святой Марк — наш покровитель. Он всегда прекрасен.
— А еще я хотела сказать, что вечером я всегда чувствую, что самое время съесть порцию мороженого.
— Сейчас и я бы не отказалась от мороженого…
Мы идем в джелатерию рядом с «Caffè Quadri», и я разыгрываю целое представление: настаиваю, что заплачу за нас обеих, поскольку хочу хоть в малой толике отблагодарить Тициану за все, что она делает для меня; предлагаю ей выбрать, чего ей захочется. Подходит время платить, я открываю кошелек и — о, ужас! — обнаруживаю, что он абсолютно пуст. Я же потратила все деньги, покупая билеты на вапоретто и на спектакль! Моментально сникаю, готовая убить себя, кровь бросается мне в голову. Чуть не плача, я тереблю защелку пустого кошелька — и конечно же Тициана говорит, что она сама заплатит за все, утешает — это, мол, полная ерунда, и я заплачу в следующий раз, это сущие мелочи, и так далее. Стараюсь успокоиться и, как велит Тициана, не обращать внимания. Я выбрала два шарика, ореховый и шоколадный, в вафельном рожке. Мы медленно идем вдвоем, напоследок еще раз оглядываемся на площадь, любуемся ее арочными окнами, мерцающими огнями, подсвеченной золотом мглой, а потом сворачиваем к Академии.