— Они таксисты поневоле, — заметил Джузеппе, — а у тебя от этой воли карманы трещат. Да и правил лодочного движения ты не знаешь.
Но Бутафорин не слушал его.
Однако весло нельзя было назвать хрупким. Уж если здесь кто и был хрупким, так это сам держатель весла, чуть не сказал: контрольного пакета акций. Впрочем, и держатель хрупким не был. Не то слово. Просто некоторой неустойчивостью отличался нынче Петр Петрович. И неудивительно, что при первом же погружении весло увлекло его за собой в бездну вод.
— Плакали твои денежки! — говорил Шимпанзе, вынимая из карманов незадачливого гондольера пачки мокрых ассигнаций. — Но ничего. Не плачь. Мы их высушим. Дома у меня есть прищепки и веревка.
— Да, — говорил Петр Петрович, — деньги заслуживают того, чтобы быть повешенными. От них все зло в мире.
Потом был стол, вино, фрукты, цитрусы и дамы. Кажется, две дамы. Бутафорин сидел в халате с чужого плеча. Почему он в халате? — любопытствовали дамы. Ничего не попишешь: азия! — отвечал Джузеппе. — А если серьезно, то его костюм повесился, и он в знак траура надел халат. Мило! Мило! — закричали дамы. — А не найдется ли у вас халатов и для нас? Наши платья тоже вот-вот застрелятся утопятся отравятся, одним словом, расшибутся.
Петр Петрович, естественно, принялся ухаживать за одной из дам. Несмотря на её протесты, он упорно называл ее Моникой и приглашал пройти в опочивальню. Я не Моника и я не хочу спать, — говорила дама. — Я хочу апельсин. Я твой апельсин, — скромно вставил Бутафорин. Как говорится, кто весел, тот добьется. И вот уже бьется трепещет безумствует в экстазе баловень женщин и муз. Он возлюбил Монику, точнее, даму, которую перепутал с ней, он возлюбил ее сзади. То есть он сначала не понял, что сзади. Он искал губ, уст сахарных, дабы слиться и в поцелуе. Однако не было ни губ, ни глаз, ни даже носа. И вообще всё лицо заросло волосами. Ага, догадался он наконец, это ОБРАТНАЯ сторона луны. Черные длинные шелковистые локоны. О, Моника! А какая спина! Однако она как будто стала шире в плечах. И мышцы спины как будто огрубели, стали рельефными. — И когда накачаться успела, чертовка! В смутном нехорошем предчувствии он подсунул руку под её грудь. Груди не было! То есть была, но не та, не Моники. У Моники грудь большая и мягкая, а тут плоская и волосатая. И тут дама повернула вполоборота свою голову. Бутафорин увидел профиль… Он узнал: это была… это был Шимпанзе. От неожиданности наш Петенька кончил и заснул.
8
Первым чувством его, когда он проснулся, было удивление, смешанное с испугом. Где я? Вероятно, этот вопрос материализовался на его лбу, поскольку вошедший дворецкий начал свою речь с пояснения: — Вы в доме синьора Паучини…
Это была фамилия Шимпанзе. И Бутафорин все вспомнил. Ну положим, не все, но он вспомнил главное, и ему стало мучительно больно за бесцельно прожитые годы. А дворецкий продолжал: — Барин просил вас дождаться его возвращения. Что прикажете? Завтрак в постель или сначала, может быть, примите ванну?
— Знаем мы ваши ванны! — сказал Петр Петрович. — Давайте завтрак, только пожиже. И не забудьте пива.
Подкрепившись, он почувствовал, что его совесть, которая сегодня расположилась почему-то в голове, уж не так болит. Тик-так. Он взглянул на часы. Те показывали кошмар. Боже, он проспал весь день, не говоря уже о ночи! Что подумает Моника?! Она его потеряла. Какое ему дело до Шимпанзе, ведь он любит Монику! И он бросился наутек.
Добежал доплыл долетел. И остановился, тяжело дыша, перед дверью, услышав за нею голос возлюбленной.
— Уходи же скорее! Я боюсь, он вернется.
— Не бойся, — сказал другой голос, тоже жутко знакомый, — я подсыпал ему снотворного. И вообще он пьет как русский. Нашла, с кем изменить мне.
— Он милый и, кажется, он любит меня.
— Ладно. Я не ревную. Все идет по сценарию. Пусть побалуется напоследок.
— Что ты задумал, чудовище?
— Всего лишь очередную комедию. Жизнь так скучна, и все мы от скуки становимся шекспирами. Разница только в том, что одни двигают фигуры вымышленные, а другие — реальные. Ну, не волнуйся, ухожу. Надеюсь найти его у себя. Скажу, что ты по нему соскучилась.
Остолбенел Бутафорин, как на развилке 3-х дорог, не зная, кого начать убивать: Шимпанзе, Монику или себя. Мимо столба спокойно прошел и удалился гадкий соперник. Наконец, приняв прежний, человеческий облик, Пьеро, как Сим-Сим, открыл дверь. И между ними состоялся следующий разговор.