Поэма «Москва — Петушки» была написана осенью 1970 года, «нахрапом», как говорил мой дедушка в интервью. Впервые она была издана на русском языке в Израиле, в Иерусалиме в альманахе «Ами». Это издание бережно хранится, мы им очень дорожим, гак как в нём сделаны правки рукой моего дедушки. Самое удивительное, что дедушка никогда не носил свои рукописи в издательства, он даже не знал, где они находятся. Он не искал читателей и почитателей своего таланта и творчества, они нашли его сами.
У нас дома есть шкаф, в котором много книг на разных языках мира. Это книги дедушки. Больше всего книг с поэмой «Москва — Петушки». Некоторые издатели переименовали её — дедушка был очень недоволен этим. Он хотел, «...чтобы пустяшный город Петушки знали во всём мире».
Недавно мы с папой и братом ходили на спектакль «Москва — Петушки» в Москве в Студию театрального искусства. Я не читала ещё полностью этого произведения. Спектакль мне очень понравился. Больше всего поразили ангелы и запомнился монолог главного героя о Петушках. «Петушки — это место, где не умолкают птицы ни днём ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин». А недавно состоялась премьера спектакля «Москва — Петушки» в Австрии, в Венском императорском театре.
«А там за Петушками, где сливаются небо и земля и волчица воет на звёзды, — там совсем другое, но то же самое; там в дымных и вшивых хоромах распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий младенец из всех младенцев» — это ведь он написал о своём сыне, моём папе. Удивительные строки! Я их перечитывала несколько раз. Мне хотелось плакать от чувств, которые появляются во мне... ведь это строки о моих Петушках, о моём папе.
Я пыталась читать произведения своего дедушки, но мне сложно что-то понять. Когда я стану постарше, обязательно буду читать всё, что написано им. Пока мне понятно только одно произведение: маленькое эссе о поэтах Серебряного века: «Саша Чёрный и другие». Он знал слово в слово беззапиночным образом пять стихотворений Андрея Белого, Ходасевича — шесть, Анненского — семь, Сологуба — восемь, Мандельштама — пятнадцать, а Саши Чёрного — только четыре, Цветаевой — двадцать два, Ахматовой — двадцать четыре, Брюсова — двадцать пять, Блока — двадцать девять, Бальмонта — сорок два, Игоря Северянина — семьдесят семь.
Дедушка не просто читал книги, он делал из них выписки, сопоставлял и комментировал привлёкшие его внимание фразы — это было его ежедневной работой. По этим записям можно понять, как он относился к писателям и их произведениям.
Мой дедушка... Русский писатель... Он всегда с нами и в мыслях, и в памяти, и в делах. Мама постоянно говорит мне и моему брату Жене, что мы должны быть достойными памяти Венедикта Васильевича Ерофеева! Нам предстоит общаться с издателями по всему миру, заниматься подготовкой текстов к новым изданиям, поэтому нам необходимо изучать русский язык, литературу и иностранные языки.
Размышления студентки
Как выглядит возвышенный человек? Человек с великой душой, чьи мысли и действия покоряют значительностью, глубиной и самобытностью. Вероятно, в нём должно быть нечто такое, о чём хотелось бы рассказать другим людям. Знакомство с таким человеком считается большим подарком судьбы, о чём говорят с особой гордостью.
Посещая различные вечера и встречи, посвящённые личности и творчеству Венедикта Ерофеева, я нередко встречала людей, когда-то с ним общавшихся. Одним он запомнился чётко, словно они только что с ним расстались, а у других осталось о нём лишь общее впечатление. Но даже те, кто был знаком с моим дедом Веней шапочно, приходили на эти вечера и встречи и рассказывали, что их больше всего поразило даже при недолгом с ним общении.
Я слушала тех и других с одинаковым вниманием. Ведь знакомству с моим дедом каждого из этих совершенно непохожих друг на друга людей предшествовали различные обстоятельства. Их разные рассказы о встречах с ним объединяло чувство восторга. Он будто встряхивал каждого своего собеседника, выводил его на более высокий уровень общения. Мой дед был на самом деле необыкновенный и резко выделялся из людской толчеи. Дотянуться до него было не так-то просто, если вообще возможно.