Дитрих, тем временем, заметно побледнел. Медленно закатал себе рукав - и тогда и я, и все остальные увидели, как прямо на наших глазах на коже рыцаря начинают набухать темные опухоли-бобы.
- Чёрная смерть! - охнул Дитрих и оглядел зал мутными глазами.
- Это ж Риц-колдун чуму на него наслал! - выкрикнул кто-то. - На костёр! На костёр колдуна!
На лбу у рыцаря проступала темная опухоль, над губой показались крупные капли пота. Дитрих зашатался - и вдруг тяжело осел на пол. Рядом с ним визжал, брыжжа слюной, бился в конвульсиях и приспущенных штанах наследник Регенсбурга, разоблачённый колдун.
Во всеобщей панике никто не заметил, что ведьмы, которую привел с собой Дитрих, и след простыл.
* * *
Как жгли графа фон Обергрисхейга, я не видел. Куда унесли рухнувшего на пол Дитриха - тоже. В сутолоке, суматохе и спешке я бессмысленно стоял на месте, не в силах сообразить, куда бежать, за что хвататься, от кого спасаться и кого спасать.
Из ступора меня вывел епископ Готхард. Болезненно-бледный, он велел мне исповедать умирающего Дитриха. Грешен я, Господи, слаб духом - перспектива оказаться рядом с заражённым смертельной болезнью меня испугала. Но епископ уже протягивал мне свою изувеченную руку без указательного пальца, и я, покорно приложившись к перстню с красным камнем, ушел готовиться к extrema unctio.(7)
Дитрих лежал в каморке, его лицо и тело плотно скрывали повязки, долженствующие предотвратить распространение заразы. Но даже так прикоснуться к нему я заставил себя с большим трудом.
Тяжело дыша и порой срываясь на хрип, Дитрих каялся. Говорил торопясь, хотел успеть признаться во всех peccatum mortalium, смертных грехах, чтобы войти в царствие небесное прощённым.
Его предсмертная исповедь меня ужаснула.
...Узнав-таки истинную причину сожжения Агнес и его нерождённого ребенка, Дитрих задумал отомстить виновным, отомстить во что бы то ни стало своим двум новоявленным врагам - молодому графу, наследнику Регенсбурга, и епископу Готхарду. И отомстить страшно. Отомстить так, чтобы они сами пережили то, на что обрекли невиновную. Не просто убить - нет, этого было мало. Дитрих хотел, чтобы сама Церковь их прокляла и возвела на костёр.
На шабаш рыцарь явился с вполне определённой целью - требовать, чтобы ведьмы сварили ему venenum transformatium. На один день это зелье наделяет окунувшегося в него человека колдовской силой, которая исчезнет вместе с последним лучом заходящего солнца, - силой по своему желанию преображать своё тело или тело любого, к кому он прикоснется. Уж не знаю, посулами или угрозами, но рыцарь своего добился...
Сообразив, что сказал Дитрих, я рванулся к оконцу кельи и выглянул во двор. Поздно. Слишком поздно. Пока я готовился к extrema unctio, пока читал молитвы над Дитрихом, пока слушал его несвязную исповедь, тело Рица фон Обергрисхейга уже обгорело до черноты.
Не дослушав умирающего, я рванул вниз, во двор, стремясь разыскать его преосвященство епископа Готхарда. Тщетно выглядывал я его в толпе - епископа нигде не было. Отчаявшись найти своего благодетеля, я увидел высокую, худую фигуру инквизитора Хенселя. Пробился к нему, ухватив за рукав сутаны, задыхаясь, захлёбываясь словами, выплеснул:
- Дитрих в сговор вступил с нечистой силой... Venenum transformatium... Невинного сжигаем...
Инквизитор оказался человеком рассудительным и понятливым. Разобрав мои путанные речи, он издалека размашисто осенил крестным знамением костёр, промолвив спокойно и равнодушно:
- Невинно убиенное чадо своё Господь распознает.
Потом круто развернулся и распорядился:
- Дитриха - на костёр. Отречём и сожжём - как колдуна. Несите скорее, пока он ещё жив.
Новый костёр соорудили на диво проворно - к тому времени, когда на площадь приволокли Дитриха, все было уже готово. Тело рыцаря вяло трепыхалось в руках несущих его слуг, из-под плотных повязок, скрывающих лицо и страшные черные опухоли-бобы, едва слышно доносились хрипы и сдавленные стоны.
Обычно перед сожжением полагалось проводить торжественный ритуал, во время которого проповедник пространно предостерегал народ от коварства дьявола и его приспешников и торжественно исключал осуждённого из лона Церкви. Но инквизитор так торопился отречь Дитриха от Церкви и обречь его тем на смертные муки в аду прежде, чем тот испустит дух, что пренебрёг проповедью.
И вот уже прозвучали так хорошо знакомые мне слова - debita animadversione puniendum, да будет наказан по заслугам, и к костру поднесли факел. Хворост, на этот раз сухой - не до зрелищ! - занялся мгновенно, и живо побежал вверх по брёвнам.
Я перевел дух - правосудие свершилось. В суете и хаосе криков, мыслей и толкающихся людей я ещё не успел осознать, что совершил грех Иуды, нарушив священное таинство исповеди...