— Я не буду спорить и прерывать.
— Будешь, ты так устроен. Фактически, в истории человечества не было другого такого предмета, который настолько не поддавался бы объективному изучению, как секс. Написаны бессчетные тома об истории и исторической мотивации, но нигде секс даже не упоминается. Целые поколения, десятки поколений студентов корпели над ними и считали их истиной, эти же «истины» вдалбливали в головы последующим поколениям даже когда уже была ясна важность сексуальной мотивации индивидуума и когда каждый индивидуум интерпретировал свое мироощущение с сексом, наполняя мысли и язык сексуальной символикой. Для многих людей история осталась сборником анекдотов о каких-то чудаках, которые действовали и осуществляли свои желания в странном отрыве от сексуального поведения своей эпохи, поведения, являвшегося одновременно и результатом и причиной их действий. Это поведение создало и историю и этих слепых историков… полагаю, что и сама слепота также была обусловлена им. Однако, мне следует говорить об этом после того, как ты пройдешь курс, и не ранее.
— Думаю, — сухо отвечал Чарли, — лучше перейти к делу.
Они обошли вокруг Научного блока и вошли в метро, чтобы попасть в Медицинский блок. Филос вел Чарли по уже знакомым горизонтальным галереям и они вновь взлетали ввысь на невидимых лифтах. Проходя через большой зал, напомнивший Чарли зал ожидания на вокзале, они увидели лидомцев, певших свои мелодии. Чарли был особенно поражен видом двух одинаково одетых лидомцев, каждый из которых держал на коленях спящего ребенка и пел, для извлечения звука мягко ударяя другого пониже горла.
— Чего они все ожидают?
— Я кажется уже говорил тебе — все должны приходить сюда один раз в двадцать восемь дней для проверки.
— Зачем?
— А почему нет? Лидом — небольшой, нас пока что меньше восьмисот человек, и никто не живет далее двух часов хода пешком. У нас есть все необходимое оборудование — почему же не проходить обследование?
— Насколько тщательно оно проводится?
— Очень тщательно.
На самом верху здания Филос остановился перед щелью в двери.
— Открой ладонью, — сказал он.
Чарли приложил к щели ладонь, и ничего не произошло.
Тогда Филос приложил свою ладонь, и дверь открылась.
— Мое личное убежище, — объяснил он. — Нечто вроде замка, единственного на всем Лидоме.
— Зачем запираться?
Чарли уже отметил отсутствие всяких запоров, особенно в Детском блоке.
Филос пригласил Чарли внутрь, и дверь за ними закрылась. — У нас на Лидоме очень мало табу, — пояснил Филос, — но одно из них связано с запретом на свободное хранение инфекционных материалов.
Чарли уже понял, что он шутит; при этом какая-то доля правды в этом была.
— На самом деле, — продолжал объяснять Филос, — очень малое число лидомцев станут возиться со всем этим. Филос небрежным движением указал на ряды книжных шкафов от стен до потолка и стеллаж с небольшими рядами прозрачных кубиков. — Сейчас мы значительно больше интересуемся будущим, все это больше никому не нужно. И все же… ведь сказано: «человек, познай себя»… Многие станут несчастными, если слишком хорошо будут знать себя.
Филос приблизился к стеллажу, посмотрел в картотеку и выбрал один из кубиков. На нем были нанесены красным цифры. Филос сверил их с картотекой, подошел к стоявшей у стены кушетке и извлек из открывшейся в стене нише какое-то устройство. Это был шлем в виду чаши со штативом. — Церебростиль, — с этими словами Филос показал Чарли внутреннюю часть шлема. Там ничего не было кроме, примерно, дюжины резиновых нашлепок, охватывавших голову со всех сторон.
— Тут нет ни электродов, ни щупов, и это совсем не больно.
Взяв кубик, Филос открыл небольшую камеру в верхней части шлема и, вставив внутрь кубик, закрыл крышку на защелку. Затем он лег на кушетку, одел шлем и плотно прижал его к голове. Шлем несколько наклонился вперед, потом назад и принял нужное положение.
Филос спокойно лежал и улыбался Чарли.
— Теперь извини меня на пару минут.
Он закрыл глаза, поднял руку и дотронулся до выступающего на гребне шлема кнопки. Кнопка осталась в нажатом положении, а рука Филоса безвольно упала.
Воцарилась глубокая тишина.
Кнопка щелкнула и выдвинулась, Филос открыл глаза. Сняв шлем, он сел. Никаких признаков усталости или перенесенных усилий заметно не было.
— Совсем недолго, правда?
— Что ты делал?
Филос указал на небольшую камеру, куда он опустил кубик. — Это небольшая работа, которую я подготовил по определенным аспектам хомо сапиенс. Ее нужно было слегка… отредактировать. Ты говорил, что некоторые вещи ты предпочитаешь не знать, кроме того я хотел передать эти знания тебе в виде скорее письма, чем в виде сухого изложения учебника.
— Ты хочешь сказать, что можешь вот так сходу изменять записи?
— Для этого требуется некоторая практика и большая концентрация, но в принципе — да, могу.
Ну, давай начнем.
Чарли глядел на шлем и все еще колебался. Филос рассмеялся. — Давай, одевай. Больно не будет, и ты окажешься значительно ближе к дому.
Чарли собрался с духом и улегся. Филос одел на него шлем и приладил его на голове. Чарли почувствовал, как мягкие нашлепки, как пальцы, ощупывают голову. Что-то щелкнуло. Шлем чуть изменил свое положение и застыл. Филос взял руку Чарли и поднес ее к кнопке. — Нажимай сам, когда будешь готов. Пока не нажмешь, ничего не будет происходить.
Филос отступил назад.
— Расслабься.
Лежа, Чарли посмотрел на него. Ни злости, ни хитрости нельзя было прочесть в странных темных глазах — только мягкое одобрение.
Он нажал кнопку.
Герб пересекает задний двор, ломая голову, как бы удобнее навести Смитти на разговор о плакате — ведь именно он взбесил Жанетт — и в это же время не дать ему понять, что Жанетт рассердилась.
Смитти возится над грядкой с маргаритками. При виде Герба он выпрямляется, отряхивает колени и сразу же разрешает проблему Герба.
— Привет. Заходи, хочу тебе что-то показать. Думаю, до тебя уже дошло.
Герб перелазит через низкий парапет и следует за Смитти в дом. У того отличная комната для отдыха. Нагревательный котел выглядит как музыкальный центр, а музыкальный центр похож на радиатор. Стиральная машина с сушкой смахивает на телевизор, телевизор — на кофейный столик, бар совсем как бар, и все отделано настоящей сучковатой сосной.
Центральное место над баром занимает плакат, в красивой рамке и под стеклом. Он исполнен крупными буквами готическим шрифтом, поэтому читать его приходится медленно, и от этого еще смешнее. Плакат — это цитата, источник которой указан мелкими буквами внизу: «из сочинений Средневекового Философа».
Хорошая женщина (по наблюдениям древнего философа) подобна угрю в мешке с 500 змеями, и если мужчине посчастливится найти этого угря среди всех змей, то он будет в лучшем случае держать мокрого угря за хвост.
Герб уже готов внутренне присоединиться к Жанетт в ее негодовании, но содержание плаката для него полная неожиданность, и он вместо этого покатывается со смеха, а Смитти лишь подхихикивает. Потом Герб спрашивает, как восприняла плакат Тилли.
— Женщины, — важно отвечает Смит, — отсталый народ.
Филос правильно сказал: это похоже на письмо. Однако, чтение его оказалось совершенно новым опытом для Чарли. Он нажал кнопку, раздался мягкий щелчок — сколько затем времени прошло сказать невозможно, так как внутренние часы человека, подсказывающие ему, как долго звенит звонок пять секунд, пять минут или пять часов — были сразу же остановлены. Слишком долго эта процедура занять не могла, сознания он не терял. Когда кнопка щелкнула во второй раз, он увидел стоящего над ним и улыбающегося Филоса. Чувствовал он себя так, как человек, прочитавший и отложивший в сторону длинное и интересное письмо от друга.
Вздрогнув, он сказал по-английски:
— Ну, слава Богу!
«Чарли Джонс (так начиналось «письмо»), ты не можешь быть объективным в этой дискуссии. Но постарайся. Пожалуйста, постарайся.
Ты не можешь быть объективным, потому что был воспитан, погружен, обучен, принужден, наконец, относиться к этой проблеме именно так с тех пор, как начал носить синие пинетки. Ты пришел к нам из времени и из места, где мужское начало у мужчин и женское начало у женщин, а также вся важность различия между ними считались почти главным фактором.