— Вы были близки с мамой? — продолжила сеанс Тень.
— Да. Она научила меня любить музыку, — опустила лицо, чувствуя, как глаза начинает щипать.
— Расскажи об этом, — интонация Роуз совершенно не менялась, оставаясь такой же спокойно-равнодушной.
— На фортепиано. Она играла на фортепиано, — прошептала, вспоминая маму, сидящую ко мне спиной и играющую «Лунную сонату».
— Тебе нравилось слушать её игру?
— Я любила наблюдать за ней во время игры, — слегка улыбнулась.
Когда мамины пальцы порхали над клавишами, она превращалась в неземное создание. Весь её образ становился практически невесомым и безумно прекрасным. Она отдавалась игре полностью, отключаясь от реальности. А я, забравшись в кресло с ногами, смотрела на неё, уносилась под музыку туда, где были только мы вдвоём.
— Она учила тебя играть на фортепиано? — Роуз сидела по-прежнему, не двигаясь, изучая меня.
— Нет. Не она. Папа считал, что мама бездарность, и нанял для меня учителя, — мечта играть вместе с мамой обернулась кошмаром. Бесконечные пустые этюды, монотонные гаммы и недовольство учителя и папы навсегда перечеркнули мою любовь к классической музыке. Единственный, кто помогал мне не затушить тлеющий огонек былой страсти — мама. Когда я начинала падать духом и думать, что никогда не осилю очередной этюд, она тихо присаживалась рядом и незаметно подсказывала, затягивая и превращая нудную зубрежку в настоящее исполнение.
Под ложечкой противно защипало. Вспоминать то время, зная, что её больше нет, напоминало занятие мазохизмом. Говорить о маме, после её смерти всегда было тяжело, а теперь, когда во всей вселенной не осталось ни одного близкого человека, казалось просто невыносимым. Грудь щемило от тоски по её ласке и любви. От отчаяния, подпитываемого беспощадным одиночеством, захотелось вернуться в ту яму, из которой я так яростно искала выход.
— После того, как мамы не стало, ты продолжила заниматься музыкой? — размеренный голос Роуз не раздражал, но и не радовал. За время, проведенное в больнице, я привыкла к постоянному присутствию посторонних, их тихому перешептыванию, мягким шагам. Разговоры с доктором Тенью стали частью новой жизни, они просто появились в ней как данность, не зависимо от того, нравится мне это или нет.
— Когда я была совсем маленькой, постоянно наблюдала за маминой игрой. Для меня это казалось чудом! — вспоминая свои первые бестолковые попытки извлечь из рояля, стоявшего в холле внизу, хоть какие-то складные звуки, снова заставили улыбнуться. — Для меня фортепиано — это она. Без неё оно превратилось в боль.
— Больше ты не играла? — Роуз наклонилась чуть ближе, дожидаясь ответа.
— Пришлось, — сжала одеяло в кулаках, впиваясь ногтями в ладони. — Папа не позволил прекратить занятия. Я искала утешение в наушниках, слушая рок и мечтая заглушить крики души, извлекая пронзительные звуки из гитары, но всё осталось лишь в мечтах.
— Могу я узнать почему? — пристальный взгляд Доктора испепелял.
— Папа считал это бесполезной тратой времени и распутством, — по щеке скатилась предательская слеза.
— Чем ты заглушала свою боль? — понизила голос Роуз.
— Почти все время проводила с подружками. Часто ночевала у них дома. Мне нравилось чувствовать себя частью настоящей семьи, — слезы бесконтрольно стекали по лицу, падая и оставляя мокрые разводы на одеяле.
— Наблюдая за чужими семьями, о чём ты думала? — стараясь быть мягкой, Роуз всё равно надавливала на самые больные точки, настраивая против себя.
— О том, что у меня обязательно будет дружная и любящая семья, — вздернула подбородок, смахивая соленые капли.
— Что ты думаешь сейчас о семье? Ты по-прежнему об этом мечтаешь? — интонация доктора Роуз слегка изменилась, став более мягкой.
— Нет. Сейчас семья не входит в мои планы, — обезумевший взгляд Диего, бьющего меня по лицу, в мгновение стёр все прекрасные воспоминания о маме.
— Чем ты хочешь заниматься после того, как выйдешь из больницы? — на секунду показалось, что она приблизила руку ко мне, но затем вернула на колено.