Снова взял слово Проф. Говорил он медленно, членораздельно, вперив в одну точку взгляд, улыбаясь и ритмически, словно певец на эстраде, покачивая головой. Люди, часто общающиеся с ним, знают, что это в нем признак ужасающей ярости, в такие минуты он способен убить или, рыдая, броситься на землю.
— Прежде всего, с вашего разрешения, я оставлю в стороне фармакологию и терапию! Практический смысл этих наук здесь был бы тем же самым, как если бы мы пытались перечислить, скажем, расходы по космическим исследованиям на счет оспариваемого многими принципа человеческого прогресса, утверждая, что они вовсе не так высоки. Добавлю еще, мой глубокоуважаемый коллега забывает, что в наши дни исследования идут по определенной линии. Мы живем уже не в веке случайных великих открытий. Логика такой линейности необязательно совпадает с логикой познания, мы должны строго придерживаться заданной программы, которая в отношении науки носит, я бы сказал, трансцендентный характер. Если мы будем рассматривать отдельные этапы в пределах этой линейности, то для всех станет очевидным…
Проф говорил долго, Толстяк усердно вторил ему. Мне стало жалко Профа, и я сам не знал, за что больше его жалею — за тщеславие или за то, что его защищает Толстяк? Дискуссию закончил я, как того хотел Проф, и с полным к нему уважением. Да, я пожалел его.
— Сознаюсь, что искал противоречий, как это делали софисты, а в действительности я полностью согласен с господином профессором. Мой случай лишь отдельный эпизод, не изменяющий сути дела. Закон безмерного повышения стоимости исследований правильный, и это могут подтвердить исключения, даже не одно, а целая дюжина.
Меня удивило не то, что он даже взглядом не поблагодарил меня за постланный у его ног ковер почета, удивили меня коллеги. На его стороне оказались и те, о ком я точно знаю, что не любят Профа. И никто не уловил в моих словах иронию. Великий человек, каким бы он ни был, остается великим. Так уж оно есть! Проф непоколебимо верит в свое величие и умеет внушить ту же веру другим. Хотелось бы мне узнать, в чем его секрет!
Саперы действительно выполнили работу мастерски. На бревенчатом накате в четыре ряда положены доски — мостик над заболоченным берегом в полметра вышины, протянувшийся далеко над водой от твердой суши, на которой может развернуться машина. С двух сторон мостика перила, а в самом конце расширенная площадка, в углу будка.
— Для рыболовной снасти, — гордо показал на нее майор, — и от дождя можно укрыться.
У кромки причала на воде большая саперная лодка со свернутым канатом и якорем на носу.
— Обо всем позаботились!
— Специалисты. Их сержант и сам заядлый рыболов.
К стенке будки прислонены два коротких весла и багор длиной в четыре метра. На стене висит выкрашенный в красный цвет огнетушитель и спасательный круг под ним.
— И правила безопасности соблюдены, — засмеялся майор. — Капитальная работа, доктор, не кое — как!
Мы молча постояли у причала, поддаваясь очарованию окружающей природы. Трудно передать словами это чувство тем, кто не знает и не любит общения с природой: теплый, сладковатый запах камышей щекочет обоняние, вокруг простирается таинственная глубь озера. Словно ветерок пронесся по поверхности воды — проплыла, спасаясь бегством, стайка мелких рыбешек, со дна от гниющих в иле остатков веток и травы всплывает пузырь и лопается с запахом газа, из — под камышей сверкают глаза лягушек. Но вот из камыша выплывает лысуха, лягушки мгновенно скрываются под водой, за матерью четыре птенца, маленькое семейство пересекает открытую воду и исчезает с противоположной стороны в зарослях. Камыш переливается всеми цветами радуги, красным от охры до кирпичного, зеленым от светлого весеннего до густого предосеннего, и рядом покрытые мхом гниющие черные корни. Но сейчас даже черный цвет кажется красным и лиловым, сумерки ложатся на горы, небо горит пожаром.
В глазах рябит от ярких красок заката и их отражения в воде, а с гор все ниже спускается лиловатый туман, протягиваясь к воде похожими на мрамор полосами.