— А теперь что он делает?
— Я велел им бегать, двигаться, играть в волейбол, они это и делали.
— А этот только теперь решил пробежаться? Как раз вовремя!
— Может быть, он напился?
— Не то! Не поверил он, захотел нас перехитрить!
Крестьянин выбежал на площадку, остановился, увидел лежащие на земле трупы, захотел спастись, убежать оттуда, но ему это не удалось. Он споткнулся, чуть не упал, выпрямился, снова попытался бежать, но движения его замедлились, и он пошел неспешно, словно гуляючи.
— Непрямое заражение. Бедняга! А теперь…
— Он никому не верит, считает себя умнее всех!
— Так оно и есть. Решил, что врачи его обманывают, и сделал все по-своему.
— Этого человека, очевидно, много раз в жизни обманывали, — тихо сказал невропатолог.
— Просто крестьяне все великие обманщики, поэтому и считают, что каждый их хочет обмануть.
— Кто — то его, к сожалению, действительно обманул. В министерстве юстиции сколько угодно дураков!
— Вот и в прошлый раз так было! Теперь снова им всем было сказано, что оставшихся после эксперимента живыми помилуют.
— Но ведь мы здесь им честно сказали: шансов у них не больше, чем на виселице.
— Ну и что? Существует закон: если кто — то соглашается подвергнуться опыту, такая возможность существует.
Казалось, крестьянин чувствовал себя лучше. При непрямом заражении такое случается, улучшение наступает иногда даже минут на пятнадцать. Он спокойно поднялся на крыльцо крестьянского дома, прошел внутрь, очевидно что — то искал, поскольку зажег свет.
— Когда он снова выйдет, позовите меня, — сказал, вставая с места, невропатолог. — Пойду выкурю сигаретку.
Остальные последовали его примеру. Я обернулся, в открытой двери стоял сержант, показывал мне коробку и усмехался.
— Мыши!
Я кивнул ему. Теперь не до мышей! Дверь закрылась. Я бы тоже охотно закурил, но Проф ушел, и я не имел права прекращать съемку. Неприятная история. Вот ведь бедняга! Что бы там ни было, такая цена слишком велика. Остальные умерли в течение двух — двух с половиной минут, веревка не покончила бы с ними так быстро. И умерли они, не испытав боли, без всех этих унизительных процедур. Крестьянин был в подвале, на него не попало непосредственно разбрызганное вещество, но и к нему через отдушину проникли мельчайшие частицы, носители смерти, может быть, даже не в легкие, а на кожу, и будет он теперь мучиться часа два. В таком случае в сто раз лучше смерть на виселице. Он действительно хотел нас перехитрить, не поверил мне, врачу, чужому, решил, что сам умней. Поэтому и бродил все время по Санаторию, обследовал постройки, среди которых самой крепкой, на бетонном фундаменте, показалась ему вилла, и он забрался в подвал, пока приступ удушья не выгнал его наружу.
Медленно текло время. Прошел час. Штаб снова был вместе.
— Может быть, он уже готов?
— Нет, — ответил невропатолог, — он еще выйдет. Удушье заставит его выйти на воздух.
— Что он там делает?
Прошло еще минут пятнадцать, дверь отворилась. Может быть, крестьянин пил вино или лежал, ожидая, что ему станет лучше. Рубашку он снял и прижимал к груди мокрое полотенце, судорожно глотая воздух.
— Это, пожалуй, конец.
Крестьянин вернулся в дом, потушил свет, снова вышел и закрыл дверь.
— Он ведет себя совершенно нормально, — заметил один из техников.
— Вы ошибаетесь, — ответил невропатолог, — это конец.
— Он вернулся потушить свет!
— Вот именно! Типичный псевдосознательный рефлекс… Мы все с этим сталкиваемся, даже на себе испытываем, например, в полусне или в состоянии опьянения. Вам всем приходилось наблюдать, с каким комическим педантизмом ведут себя иногда пьяные… Когда начинают что — то подробно объяснять или любезничают… Этот человек на границе потери сознания почувствовал, что ему надо что — то сделать. Ему не хватало воздуха, но в полубессознательном состоянии это чувство объективируется в воспоминании о непотушенном свете.
— Крестьянин… они всегда свет жалеют.
— Экономия могла для него стать бессознательным рефлексом. Суть в том, что его поступки не имеют никакого отношения к сознанию. А еще точнее: это и есть признаки потери сознания.
Он был прав. Крестьянин спустился с крыльца, сделал несколько шагов и упал, сначала ничком, потом перевернулся на спину, начались последние конвульсии, судорога смерти. И все. Камера показала его лицо, такое же, как у остальных. Только в углу рта тоненькая струйка крови, в последних муках прикусил язык. Я взглянул на секундомер: один час сорок девять с половиной минут.