В сопроводительных документах были выписки из судебных решений (та самая формула, которую зачитывают перед исполнением приговора), не думаю, чтобы кто — нибудь из нас внимательно изучал их. Для нас они все были подопытными животными, а для этих простых парней их наказали за совершенные преступления. Откуда узнали они столько подробностей? Может быть, от тюремщиков, которые привезли в лагерь пациентов, или помнят, что писали газеты. Мне уже надоели рассуждения младшего сержанта. А еще действовало мне на нервы мое устойчивое невезение. До меня доносились радостные выкрики: «Вот он, попался!», плеск воды, когда сержант выкидывал обратно рыбу менее килограмма весом, а я уже третью мышь утопил, и все ничего.
— Вижу, младший сержант, что вы считаете смерть чем — то вроде наказания?
— А разве не так? — удивленно спросил он.
— Тогда в наказание за что вы сами должны будете умереть?
— Так ведь все умирают… В конце концов все умрут.
— В конце? А когда придет этот конец?.. Для этих вот конец пришел теперь. Для младенца, который и трех месяцев не прожил, тоже конец. А для восьмилетнего ребенка, попавшего под автомобиль, тоже конец. В авиационной катастрофе гибнет сто сорок пассажиров, есть среди них и двухлетние дети, и семидесятилетние старики. Смерть для каждого — конец. Если мы будем считать смерть наказанием, значит, сама жизнь преступление.
Я видел по выражению его лица, что он удивляется, какие глупости я говорю.
— Но для этих — то смерть была наказанием!
— Правильнее назвать ее общественной гигиеной. Вам понятно, что это такое? Общество хочет очиститься от некоторых видов людей, как от носителей инфекции. Ничего иного общество не может сделать. Решение о том, от кого надо освободить общество, принимается с учетом различных точек зрения и в достаточной мере произвольно. Но общество имеет на это право. У него власть, а значит, и право.
— Значит, это все — таки наказание! Ведь говорят же: смертная казнь!
— Действительно, так говорят. Но почему это наказание? На всем свете приговоренных умертвляют надежно и быстро. Так же надежно и быстро умирают, например, от разрыва сердца. А ведь от инсульта кончается не более двадцати пяти процентов людей, а гораздо более того гибнет от рака в страшных мучениях и безнадежности. Вы никогда не видели, как умирают от нарушения кровообращения в конечностях? Такие больные мучаются месяцами, кровь почти не циркулирует, все тело в пролежнях… Статистика подтверждает, что в среднем на долю каждого человека приходится две-три недели страданий перед смертью. А для приговоренных это всего лишь две минуты. И вы называете это наказанием?
— Но… Не сердитесь, доктор! Они знают заранее! И боятся…
— Но ведь страх испытывают не только они, разве не так?
Младший сержант помолчал немного.
— Интересно…
Было видно, что он боится с моей стороны подвоха. Все сказанное мною казалось логичным, но что — то я, вероятно, опустил, о чем — то умолчал, слишком уж мои рассуждения противоречат общепринятому мнению.
Рыболовные снасти — удивительная штука, человеком овладевает азарт до такой степени, что он с удилищем в руках как рыба на крючке. Вечером я наблюдал за майором, он без конца рассказывал, как ему удалось поймать щуку, весь раскраснелся и машинально взмахивал рукой, как бы подсекал попавшуюся щуку.
Цивилизация лишает человека инстинктивных радостей. Можно даже сказать, что для него остаются лишь радости свершения, готовым получает он вкусный обед, вечером в постели его ждет жена. Что касается других радостей, то ему достается лишь кое — что от инстинкта завоевания того, чего у него еще нет. Но этого мало. А ведь когда — то инстинкты играли большую роль в жизни человека, как ее понимали раньше. Какие радости борьбы и победы может испытать человек нашего времени? Мы как — то говорили об этом с невропатологом, по его мнению, это и есть первопричина массового невроза, истерии, самоубийств. Поэтому нам все реже нравится еда и — чего уж там скрывать — цивилизованного человека все реже удовлетворяют объятия женщины. Человеку незнакома животная радость существования, он начинает искать успокоения в суррогатах.