— Кто мог поджечь?
У графини чуть-чуть приподнимаются брови.
— Мы сами удивляемся.
— Странно…
— Из наших там никого не было. — Она щурит глаза, что-то припоминая. — Ночью я слышала, как кто-то ходил наверху. Может быть, кто-нибудь из солдат. Темно. Он мог зажигать бумагу. Бумаг много, мебель сухая. Достаточно искры…
— В самом деле… Все возможно… — задумывается Пузыревский.
Я вспоминаю, как старик выбивал из своей трубки пепел на пол… Но доискиваться причин пожара — нет времени, да и не стоит. Ясно, что злого умысла ни с чьей стороны нет. Пузыревский — того же мнения.
— Не волнуйтесь, — говорит он графине. — Пожар мы потушим. Распорядитесь, чтобы ваши люди помогали нам тушить.
Полковые разведчики, остававшиеся в замке, уже перепиливают стропила на чердаке, снимают паркет и двери в смежных с огнем комнатах.
Рыжеволосый, известный на всю дивизию смельчак Наточий в маскировочных брюках, перевязанных у щиколоток, тащит по двору длинную лестницу.
— Постелите солому! — кричит он. — Мебель буду выбрасывать!
Он влезает на второй этаж и из комнат, наполненных дымом, осторожно спускает во двор на разостланную солому кресла, диваны, столы, картины.
Бланкенштайн принимается помогать бойцам перепиливать стропильные балки. Крахмальный воротничок на нем смялся, но зато шея свободно вращается, и дело спорится.
Две служанки, супруга агронома и мадемуазель Бланш, под предводительством Нади, носят из пруда воду, сливая ее в ванны. У каждой что-либо одно — ведро или садовая лейка, а у Нади два ведра. Бланш, тяжело дыша, часто останавливается, опуская маленькую лейку на землю, и с восхищением смотрит на Надю бледноголубыми строгими глазами.
Эстерхази поспевает всюду. То заливает водой пламя, то вместе с бойцом двигает по комнате шкаф. Из перчаток торчат ее голые, черные от работы пальцы.
Прыщеватый молодой человек занят легким делом: спасает книги, перебрасывая их в коридоре немного в сторону от огня. А когда приносят воду, то он норовит вылить ее прежде всего себе на голову, — ему жарко.
Пожар постепенно стихает. Только по краю карниза еще копошится тощее пламя. Редеющий дым сливается с утренним туманом и снежными хлопьями.
Хозяйка стоит среди опустевшего двора. Высокая, чуть сгорбленная от усталости.
— О чем вы думаете, графиня, о чем? — подбегает к ней раскрасневшаяся Надя. — Ну, о чем? Ведь все уже кончилось, потушили. Маленький ремонт сделаете, и все будет в порядке. А хорошо поработали! — Надя встряхивает головой; длинные волнистые кудри живописно падают на ее узкие плечи. — Очень хорошо! Сначала я не хотела тушить. Вспомнила, как наш домик сожгли. Но потом не утерпела. Жалко, когда пропадает что-нибудь красивое, что-нибудь старое. Правда, жалко!
Она умолкает: ведь графиня не понимает ее?! Смущенно оглядывает себя; платье стало мятым, грязным, кое-где порвалось. Но еще больше смущается Надя, когда Эстерхази Моника вдруг берет ее руку и крепко, крепко пожимает, смотря на нее с хорошей, мягкой улыбкой.
ВСТРЕЧА В ГОРАХ ВЕРТЭШХЕДЬШЭГ
В этот вечер во всем чувствуется тревога.
И в зыбких всполохах ракет, по временам вырывающих из темноты сумрачную башню замка Майк, и в тоскливом шелесте кукурузного поля, кажущегося густой рощей с причудливо изогнутыми ветвями, и в заливчатом лае собак, в неясном шуме и в гуле моторов там, в селении Кернье, занятом немцами.
Невольно настораживаешься. От пушистых снежных хлопьев в глазах пестрит. Темный лес, отдельные деревья и кусты видны как бы через быстро движущуюся мелкую сетку. В этой белесой кутерьме все зыбко, все меняет свои очертания…
Что это впереди? Может быть, стожок сена, полузанесенный снегом, а может быть, вражеский танк. А сзади… что же это такое странное там?!
— Корова, — говорит «скорый на язык» ефрейтор Скачков.
— Олень! — вяло возражает Модин. От нечего делать он дышит в сугроб, нависший над бруствером окопа.
— Нет, корова.
— Олень! — настаивает Модин с угрюмым раздражением.
— А по-моему, корова.
— Всякая корова, которая отошла от двора на пятьсот метров, считается оленем. А курица, если попадается в лесу, считается дикой уткой.
Старший сержант Новиков молча слушает спор бойцов. Но эти слова Модина ему не нравятся.
— Кто вам, Модин, сказал такую чушь?
— Наш повар Васька.
Модин шумно хохочет, точно мехами выдувая из себя воздух, довольный незамысловатой шуткой.
И всем весело, и уже не так тревожно на душе.
Ни для кого не секрет, что немцы хотят прорваться на помощь к своим войскам, окруженным в Буде. Они лезут с разных направлений — то на Бичке с севера, то к Дунаю от озера Балатон, то от взятого уже ими Секешфехервара на Ловашберень. Гул артиллерии доносится с трех сторон. Кажется, что наша дивизия попала в окружение, что немцы обходят эти леса и горы, оставляя нас в мешке. Но могут рвануться и здесь…