Вечером мы вылезаем на крышу и глядим на зарева над городом. Их много, они окружают нас со всех сторон. Только что начавшийся дождь не гасит пожаров.
Каждые несколько минут перед нами сверкает молния, потом раздается гром. Это артиллерийская гроза — а начнись природная, мы её не заметили бы за грохотом войны.
Среда, 7 ноября
Война продолжается. Ни на миг не умолкает. Страдание продолжается.
Не было дня, чтобы мы не вышли в город, не заглянули войне в глаза.
Но ходим мы странно. Никто нас этому не обучил, это пришло само и уже кажется нормальным. В редкие мгновения иронического самоконтроля мы осознаём, что, веди мы себя так в иной жизни, нас приняли б за сумасшедших.
Зыгмунт:
— Представьте себе, что мы осторожно, гуськом, прижимаясь к стенке, идем по улице Фоксаль. Доходим до угла. Первый осторожно выглядывает, остальные ждут. Порядок, танков нет. И — бегом через дорогу на другую сторону. И в подворотню. Оглядываемся: никто не остался? Прислушиваемся: откуда стреляют? И снова осторожно, гуськом, прижимаясь к стенкам — до следующего угла…
И всё-таки нет места безопаснее улицы.
Вот мы сидим в столовой гостиницы — то ли высокий полуподвал, то ли низкий первый этаж, — как вдруг раздается треск, свист, над нашими головами пролетает хорошенькая пуля и вплющивается в противоположную стену.
За минуту до этого один из нас стоял прямо там.
Положение, насколько мы можем судить, таково: советские войска в Будапеште продвигаются вперёд; овладев необороняемыми кварталами, они начали бои там, где венгры защищаются. Центры самого упорного сопротивления в Будапеште — Кёбанья и рабочий Чепель, «красный Чепель», как его называют. На Чепеле, кстати, есть оружейные цеха — там, говорят, взялись за производство противотанковых снарядов. Бои идут также за транспортные артерии центра города — Ференц-кёрут и Ленин-кёр.
Где советские войска окончательно овладели положением, там авоши проводят обыски и аресты. Слышно, что начались грабежи магазинов и другие эксцессы.
В провинции ещё защищается Дьёр, не прекращаются бои за Сталинварош (Дунапентеле, «венгерская Новая Гута»).
Где-то ещё действует радиостанция коммунистического Сопротивления — радио имени Райка.
Русские бросают в бои новые танковые подразделения.
Четверг, 8 ноября
Со дня на день мы расширяем круг своих путешествий по Будапешту.
Сегодня весьма запутанным путём нам удаётся добраться до берега Дуная и через цепной мост в Буду.
В разных точках города ещё идут бои, но уже много улиц, усмирённых полностью. Теперь советские танки развозят по ним призывы коменданта города генерала Гребенника, а также газету ЦК партии, которая вчера вышла под названием «Сабад Неп», а сегодня — «Непсабадшаг». На газете поставлена цена — 50 филлеров, но солдаты раздают её бесплатно.
Итак, мы добираемся до цепного моста Ланхид — единственного действующего изо всех, соединяющих обе части столицы. Подходы к мосту утыканы артиллерией и бронемашинами, из-за них выныривает несколько до зубов вооружённых фигур. Это, однако, не русские — те тоже недалеко, но предпочитают роль пассивных наблюдателей. Мы имеем дело с отечественным оплотом оккупации — функционерами возрожденного AVH.
Они предупредительно вежливы. Возвращая паспорта, отдают честь и щёлкают каблуками.
Мы быстро проходим по неповреждённому, только очень иссечённому выстрелами мосту. Под ногами хрустят ружейные гильзы.
Мы углубляемся в старые, узкие, ползущие под гору улочки Буды. Сташек, лучший знаток этих мест, проводит нас к знаменитой Рыбацкой башне. Прямо возле старинного здания знакомый вид: танки. Они отдыхают, небрежно разлегшись, но кругом полно следов их бурной деятельности — хоть бы эта трещина на стене церкви…
Мы глядим с Рыбацкой башни вниз, на неласковый, не похожий на себя Будапешт. Медленно катится покрытый гусиной кожей Дунай. Дома за рекой рассыпались в разные стороны, словно хотят бежать из города. Но пожары наступают им на пятки, заходят с флангов, отрезают отступление.
Кто-то рядом называет пожары по имени:
— Это Чепель. Тот — Уйпешт. А это Кёбанья.
В то же мгновение вспыхивает новый пожар. Дым — сначала белый, густой, как тесто, потом темнеет и чёрной струей хлещет в небо, и так уже закопчённое. Горит где-то в центре.