Проделка эта барину Янчи понравилась пуще его собственной, и он не только что не рассердился, а расцеловал даже хитреца, который всех обошел. Они-то думали, что играют только с ним, а он, на тебе, сам всех разыграл: всерьез занял место, предназначенное ему лишь шутки ради.
9. ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ
Вот как жило венгерское общество в первой четверти века...
Многие из наших вельмож и не знали даже толком страны, где простирались их огромные, за день не обойти, земельные владения. Чужд, а то и совсем незнаком был им язык, на котором изъяснялись их предки, деньги свои разбрасывали они по чужим краям, силы душевные расточали на пошлое обезьянничанье. Гоняясь по всему свету за пустопорожними удовольствиями, лишали себя единственно полного: приносить пользу.
Те, кому могла бы выпасть иная слава, чьи имена могла увековечить благодарная память миллионов, однодневными балаганными триумфами тешились на подмостках тщеславия, воздвигаемых глупцами да трутнями. Дорого, дорого покупалась ими европейская образованность: ценой любви к родине; да и вопрос еще, разве утонченная испорченность, салонная бойкость, знание правил клубных и дуэльных - такие уж непременные слагаемые европейской образованности?
Другая, хотя меньшая, часть магнатов оставалась дома, отвергая всякое, мало-мальски высокое, не по их уму, образование и тем думая сберечь исконные наши обычаи, в чистоте сохранить здоровую мадьярскую кровь. Прямая пропаганда бетярщины: на танцы в полушубке, в сермяге ввалиться, по улице под ретивые цыганские скрипки прогуляться, неделя за неделей только из дома в дом переходить от масленичного стола к свадебному, со спрысков на каши, ученых почитая дураками, книжки - способом сокращать жизнь, труд - делом мужицким и пребывая в блаженном самообольщении, будто ты не токмо истинную мудрость постиг, но еще и добрый патриот, ибо штучки там всякие заграничные даже близко не видал.
На два эти направления разбивалось и большинство остального, обыкновенного дворянства. Из лучших наших домов либо вовсе изгонялся национальный дух: глава семьи с женой и детьми объяснялся на чужестранном наречии, по-венгерски обращаясь лишь к прислуге; молодые люди и девицы воспитывались в таких заведениях, где в преподавании даже скромного места не отводилось ничему, что могло бы напомнить о нации нашей и языке. Заговорите на каком-нибудь публичном увеселении с девушкой из хорошей семьи или на танец пригласите ее на отечественном диалекте - вот и sottise [глупость (франц.)] совершеннейшая; можете быть уверены, что афронт получите самый возмущенный: ведь в наречии этом даже в исконно мадьярских городишках только со служанками одними упражняются. Либо же иная манера, нарочитая и доходящая до полной уж дикости, бытовала во дворянском обиходе. Национальное чувство во всем усиливалось быть прямой противоположностью описанного, и дочери, сыновья не обучались ровно ничему: девице зачем же учиться, никто замуж не возьмет, а сыновья налегали на ученье, если их очень уж много урождалось и зайцев на всех не хватало, чтобы гонять по столетним перелогам. Вот тогда тот или другой одолевал кое-как латынь и выходил в стряпчие. Corpus juris [свод законов, здесь: римское право (лат.)] - вот все, что ему полагалось знать.
Народ? Его не было нигде. На барщине или в земской избе можно еще было с ним столкнуться, но там не принято было величать его "народом".
И слово "труд" неведомо было у нас.
Да и какую работу стал бы исполнять венгерский дворянин?
Торговлей, ремеслом занимались по большей части немцы-горожане.
Пахать годился и мужик, земледельчество особого умения не требовало.
В науках какая была дворянину нужда? На что он мог их употребить? Самое большее геморрой наживал от сидячей жизни и, ежели не вознамеривался стать профессором, никакого проку из познаний своих не извлекал.
Язык родной облагораживать? Перед глазами стояла у него плачевная участь померших с голоду поэтов и бродячих комедиантов, коих толкнули на кремнистый тот путь злой рок или исключенье из школы, - все примеры довольно печальные.
Лишь одно-два крупных дарования выдвинуло это погруженное в спячку поколение. Но и того довольно было, чтобы догадаться: песок сей - россыпь золотая, ее только разработать надо.
Появились у нас женщины высокой души, принявшие осиротевшее дело национального пробуждения под свою материнскую опеку. Имена супруги верховного королевского судьи Анны Урмени в Венгрии, графинь Телеки, Борнемиссы, баронессы Банфи в Эрдее вечно будут памятны как последние звезды ночи и первые вестницы зари.
И средь вельмож наших нашелся не один, кто, невзирая на отечественную апатию и вызываемое ею иностранничанье, с твердостию удивительной выступил на поприще просвещения и прогресса, обеспечив венгерской нации место в обетованном краю культуры, а культуре - добрый прием в Венгрии. Враги лютые, чащобы дремучие окружали их со всех сторон!
Из мужей сих вечного уважения достойны Дердь Фештетич, устроитель Геликона ["Геликоном" именовались литературные чтения, которые в 1817-1819 годах устраивал в своем имении меценат граф Дердь Фештетич (1755-1819)], почтенный его шурин граф Ференц Сечени, основатель Национального музея. Они и Радаи, Телеки [в истории венгерского национально-освободительного движения известны трое графов Телеки: Иожеф (1790-1855) - историк и политический деятель, с 1830 года - президент Академии наук; Домонкош (1810-1876) - историк, сторонник либеральных реформ; Ласло (1811-1861) один из руководителей антигабсбургской политической оппозиции и писатель], Майлат [Майлат Дердь (1786-1861) - политический деятель периода реформ, участвовал в основании венгерской Академии наук], Подманицкий, Дежефи [Дежефи Йожеф, граф (1771-1843) - просвещенный меценат, защищал права венгерского языка и свободу печати] - вот первые знаменосцы духовного движения, которое началось, когда считалось повсеместно, будто народ венгерский лишь саблю держать умеет в руках, а иными и в том ему отказывалось.
Явились и певцы близкой весны: Бержени, Казинци, братья Кишфалуди, Кельчеи [Бержени Даниэль (1776-1836) - поэт-классицист, автор страстных патриотических од и лирико-философических стихотворений; Казинци Ференц (1759-1831) - поэт и филолог, виднейший ревнитель венгерского литературного языка; Кишфалуди Карой (1788-1830) - драматург и поэт романтико-патриотического направления; Кишфалуди Шандор (1772-1844) автор популярных любовных и историко-патриотических стихов; Кельчеи Ференц (1790-1838) - зачинатель прогрессивного романтизма в венгерской поэзии], Верешмарти и Байза - все еще очень юные тогда, двадцать восемь лет назад.
Стали возникать газеты, кои весьма поучительно почитать и новому поколению.
Серьезные, достойные люди сплотились в них, провозглашая права искусства и родного языка, опровергая столь укоренившееся в дворянском сословии предубеждение. Отечественных бойцов опередил во рвении своем Эрдей: в том же знаменательном году в Коложваре [ныне Клуж - один из старинных культурных центров Трансильвании] открылся роскошный Национальный театр - с великой торжественностью, возвысившей его авторитет. Два десятка мужчин и дам из лучших эрдейских фамилий, почтенные, уважаемые все лица, вызвались представить в нем первый спектакль, участием своим освятив новый этот храм нашей национальной культуры.
Вот как дело обстояло перед тысяча восемьсот двадцать пятым годом, который ознаменовал эпоху в жизни венгерской нации.
Забурлившая кровь, живой пульс во всех жилках общественного организма; воспрянувшие ото сна люди, сами себе не верящие, что могли спать, - и еще спящие, коим доселе мнится, будто и все спит кругом.