В коробочке на мягкой кремовой подкладке лежали два искусственных уха. Правых. Одно естественного ушного цвета, другое красное с бордовой мочкой, для ношения в зимнюю стужу.
Работа была прекрасная, что и говорить. Это Йекель Хорст Чаба, сосед и закадычный друг, оценил с первого взгляда. И все же он резко опустил окно, закрыл коробочку и выбросил ее в поле.
Он хорошо знал своего друга, Матиаса Бордона и сразу же понял, что здесь произошла фатальная ошибка, роковой просчет в процессе обмена тайными посланиями, содержащими размеры и предположительное размещение уха — протеза, который он обходными путями заказал в ФРГ близкому родственнику своего друга. Ведь если взять за основу человеческий нос, уши были правыми. А у Матиаса Бордона не было левого. Так что кто бы там ни прослышал теперь об этой истории с ушами, главное чтобы о ней никогда не узнал Матиас Бордон.
Йекель Хорст Чаба грустно глядел на пролетающие за окном притихшие вечерние луга. С горечью думал он о своей осторожности, о том, как боролся с наследственными страхами и о всех многочисленных и излишних приготовлениях, предшествовавших этой встрече. Похоже, и правда было бы проще обсудить всё с Максом Бордоном по телефону — чего бы это ни стоило. Только вот Йекель Хорст Чаба боялся. Ему все чудилось, что однажды вечером кто-нибудь спросит его, с какой целью он приобрел эту пару искусственных ушей, и что это за темные ушные дела он затеял с ФРГ? И если он расскажет всю правду, ему не поверят.
В общем, его переполняли обида и грусть, из-за того, что он без всякой надобности проделал весь этот путь до места, где поезд поравняется с ветряной мельницей. За жалким ухом, из-за которого он теперь два года не получит загранпаспорта.
Он молча корил себя… но тут ему вдруг стало весело. Ведь завтра утром на поле придет трудолюбивый пахарь. Увидит в траве бордовую коробочку. Глаза его заблестят, дыхание прервется. Он нагнется, поднимет её и… откроет.
Лиса
Однажды, ближе к вечеру, около половины седьмого, у центрального магазина самообслуживания некий мужчина, сопровождаемый двумя женщинами, неожиданно выскочил вперёд и выкрикнул:
— Я лиса!
А потом повторил это ещё много-много раз и в его срывающемся голосе звенели радость и отчаяние узнавания.
В эту пору — около половины седьмого — у центрального магазина самообслуживания всегда толпа, а тут еще и прохожие с другой стороны улицы подбежали узнать, что происходит.
Внешне ничего лисьего в нём не было. Бледное лицо с мягкими чертами, широкий нос, чёрные волосы и тёмные глаза. Без головного убора, в лёгком весеннем пальто.
Две женщины, общество которых он только что так решительно покинул, бросились ему вслед, протягивая руки. Догнав, они схватили его за плечи и умоляюще поглядели в тёмные глаза, но в них не блестел больше огонёк узнавания.
Тут стало понятно, что дело не ограничится тем, что какого-то мужчину просто звали Господином Лисой, и он с таким неожиданным жаром вдруг решил представиться самообслуживающейся публике. Потому энергично и испуганно, словно речь шла о спасении его жизни, он снова вырвался из рук женщин, крадущимися шагами выбрался на середину улицы и начал носиться между машинами и быстро раздеваться. Он закидывал одежду как можно дальше, на гремящие машины, на двадцать пятый и тридцатый троллейбусы. В конце концов он остался на островке, разделяющем две полосы дороги, в одной синтетической розовой рубашке.
Две женщины, для которых толпа предупредительно освободила местечко на тротуаре, пошатываясь и поддерживая друг друга, пытались позвать его по имени:
«Бенедек! Бенедек!»
Но казалось, что этого имени он никогда не слыхал: непохоже было, чтобы его когда-либо звали Бенедеком, да и вообще как-нибудь звали. Он уже начал расстёгивать рубашку.
— А он вообще-то не урод.
— Нет-нет.
— И без шерсти.
— И не рыжий.
— И не чернобурый.
— И не серебристый.
— И не хитрый.
— И не кудлатый.
На этом доводы у толпы закончились и, оставив узкий коридорчик для пропащего, все повернулись к женщинам:
— А эти небось его родственницы.
— Одна уж точно Бенедекова жена.
— Если не обе!
— Да нет, вторая золовка.
— Кума.
— И верно, что кума…
— Они за него пособие будут получать!
Эти минуты были переполнены грустью и участием.