— Поджечь весь этот мусор, и дело с концом, — высказался Банди Розмарин.
— Сваи уже не подожжешь, только доски, — сказал Опана.
— Этого бы хватило, чтобы ненадолго все приостановить, — рассуждал вслух Курани Кишш. — Пока все расследуют, пока посоветуются, глядишь, лето и пройдет.
Все выжидающе посмотрели на Ромоду, который напряженно смотрел в сторону реки. Там, как и в предыдущие вечера, горел костер ночного сторожа. Наконец, плотник произнес:
— Зовите сюда детей!
— А что если на нас давить начнут? — спросил Бергер. — Подозрение явно падет на нас.
— Будем все отрицать! — отрезал Ромода. — Если совсем все плохо будет, свалим все на сына Шебештьена, с дурачка спрос не велик.
— А с самим Шебештьеном что будет? — не унимался Бергер.
— А ни хрена! Ничего они со мной не сделают, — присоединился к собравшимся вдрызг пьяный Шебештьен, отец того самого дурачка.
Добре на этих словах встал, подошел ближе к Ромоде и, прокашлявшись, произнес нетвердым голосом:
— Оставить бы те доски, что мы на сваи положили, — хотя бы нашим ребята с кирпичного ходить.
— Я этого Адамко видеть не могу, — возмутился Курани Кишш.
— Может, заставить их, чтобы за садами ходили, — сделал еще одну попытку Добре, обращаясь к Ромоде и даже не смотря на Курани Кишша.
— Договорились, — согласился Ромода. — Заставим ходить там же, где тракторы ездят. А теперь — зовите детей!
В ту ночь костер у реки горел особенно ярко. Даже на улице Кеглович было светло.
Поздно пчелы зароились
После обеда пчелиный род поселился на высокой акации Опаны. Пчелы сгрудились на толстой ветке, налезая друг на друга, и весь рой свисал, точно черный ядовитый плод. Опана, старик Маджгай, Банди Розмарин, Кордован и малолетний дурачок Шебештьен сидели под деревом и наблюдали за пчелами. Позже к ним подошел и пасечник Святой Янош с лестницей и мешком.
— Обычно они так поздно не роятся, — сказал он. — Мои никогда так поздно не роятся. Понятия не имею, откуда эти взялись.
Янош залез по лестнице наверх, стряхнул пчел в мешок, а затем вытряхнул в пустой улей. Спустя полчаса пчелы снова собрались на акации, только теперь они не свисали гроздью, а облепили всю ветку.
— Матка, видать, на ветке осталась, — сообщил Святой Янош. — И теперь они очень неудобно расселись, трудно будет в мешок стряхнуть.
Он осторожно смахнул пчел с ветки рукой в мешок и снова пересыпал в пустой улей. Больше они оттуда на дерево не улетали.
— Странные пчелы, — Святой Янош был озадачен. — Помельче и почернее моих будут. А злые — слов нет. Не знаю, что с ними и делать.
И он грустно взглянул на свои распухшие руки.
Побросали цветы на землю
Трое мальчишек — дети Курани Кишша и сын Бергера-изобретателя молча, с горящими глазами стояли перед могилой Гизике Шладт. В центре высокого черного могильного камня с небольшой овальной фотографии за толстым стеклом улыбалась Гизике Шладт; лицо ее укрывали своей тенью от солнца ветви подросших кленов. У подножия памятника стояла банка с водой, а в ней — большой букет белых гвоздик.
Один из Кишшей, тот что постарше, наклонился, вынул гвоздики из воды и бросил их на землю, а банку разбил о мраморный параллелепипед. После чего все трое набросились на клены и принялись рвать листья, пригибая к земле ветки, совершенно ободрав все деревья перед могилой. Теперь лицо Гизике Шладт уже ничто не заслоняло от солнца. Закончив, мальчики достали из карманов рогатки и горсти мелких камешков. Прицелились из рогаток в овальную фотокарточку за толстым стеклом. Камешки громко застучали по мраморной поверхности, и многие, очень многие, попали в стекло, защищавшее портрет.
Когда камни закончились, Гизике Шладт уже не улыбалась. Стекло так растрескалось, что небольшую овальную фотографию за ним было уже не разглядеть.
Давняя трогательная история о молчаливом Вари и его жене
В самом конце погреба зияла темная дыра, оттуда в лицо пахнуло плесенью и холодом. Они стояли рядом в растерянности — Вари держал в руке фонарь «летучая мышь» и пытался осветить помещение, но оба ничего не видели, только ощущали волны воздуха, пропитанного плесенью. Сбоку у стены стояли бочки, супруги уже простучали все до единой — везде пусто. Перед темным провалом валялись затянутые паутиной бутылки. Вари раздраженно отбросил их ногой.