— Вот меня и повело, — проговорил он шепотом. — Только теперь. Чертов токай!
Он боролся с подступавшей тошнотой; мир вокруг вертелся каруселью; грохот и треск слились в невообразимый гул. Гуркевич заслонил лицо руками. Танк приближался с адским скрежетом гусениц. Гуркевич сглотнул. Машина замерла в какой-то паре метров и навела на него длинный ствол пушки. Гуркевич отнял руки от лица. Шум в ушах немного поутих, образ мира сделался чуть четче, хотя остался мутным и дрожащим. И вдруг он увидел…
— Танк… — прошептал Гуркевич с ужасом. — Господи… Немцы!
Он в отчаянии подскочил, встал на нетвердые ноги и внезапно, уже не владея собой, затрясся в приступе рвоты. Танк грозно возвышался над ним; негромко урчал мотор. Гуркевич отступил на шаг. Чернело пушечное жерло, блестели дульные срезы пулеметов.
— Frau, Kinder… — пролепетал он как можно громче, указывая на юг. — Warschau Banditen… Ich… gehen…
Танк продолжал урчать; стальное тело его подрагивало. Гуркевич споткнулся, упал на тротуар, зацепился рукой за колючую проволоку, рванул ее, перевалился назад, на проезжую часть. Сквозь урчание мотора пробился приглушенный смех.
— Krank… больной! — проорал Гуркевич. — Не смеяться! Nicht lachen!
Хохот раздался вновь, на этот раз громче. Танк зарычал, задрожал и со скрежетом двинулся с места, обдав Гуркевича облаком выхлопов.
Перед виллой в Залесье остановилась доверху нагруженная сеном подвода. Соскочивший с нее мужичок потряс за плечо лежавшего без чувств человека с окровавленным лицом.
— Залесье, приехали! Вставайте-ка! Вот ведь кара божья!
Лежавший не подавал признаков жизни. В саду показалось яркое платье.
— Хозяйка! — крикнул мужичок. — Может, это ваш сродственник? Сюда велели отвезти… Пилсудского, шесть!
Зося подошла к ограде. И вдруг, тихо вскрикнув, выбежала на улицу.
— Боже, Пупсик… Пупсик, милый! Что с тобой! Он ранен? Убит? Боже, Пупсик, ну пошевелись же!
Она обхватила растрепанную голову Гуркевича.
— Боже, кровь! Что с ним? Где вы его нашли?
— Лез через забор и проволокой рыло поцарапал, — презрительно ответил мужичок и свирепо дернул Гуркевича за ногу. Тот приоткрыл глаза.
— Пупсик, ты жив! — запищала, обнимая его, Зося. — Что с тобой, любимый? Ты ранен?
Гуркевич высунул сухой непослушный язык; безуспешно попытался облизнуть губы.
— Прекрати верещать, — промямлил он. — Который час?
— Два, — ответила Зося. — Скажи, что с тобой, любимый! Ты можешь подняться сам?
Гуркевич поглядел по сторонам. Невдалеке венгерские солдаты грузили ящики на грузовик.
— Что они делают? — воскликнул Гуркевич.
— Уезжают, — ответила Зося со вздохом. — Иштван только что попрощался.
Гуркевич стремительно спрыгнул с подводы.
— Где майор? — выкрикнул он.
— Какой майор, Пупсик? — не поняла она.
— Ну… профессор! — рявкнул он. — Археолог!
— А, этот зануда, — скривилась она. — Отправился к генералу. Странно, что он так быстро с ними снюхался. Пупсик, подожди! У тебя же лицо в крови!
— Эй, пан, а моя пятирублевка? — возмутился мужичок.
— Жена заплатит! — крикнул, припустив по улице, Гуркевич.
Он вырвал из кармана давно уже не белый платок и на бегу отер лицо. Кровь сошла, остались лишь царапины на лбу и на носу. Добежал до виллы, занятой венгерским штабом. Оттуда спешно выносили ящики и чемоданы. За изгородью, с лейкой в руке беспокойно сновал майор Гром. Под расстегнутой рубашкой розовела безволосая грудь.
— Вы, я вижу, тут цветочки поливаете? — свирепо прошипел Гуркевич.
— Помидоры, — со вздохом ответил майор. — Мне нужно было легализоваться. Вы прибыли в последнюю минуту. Кто вас так исцарапал? Кошка?
— Кошка! — фыркнул Гуркевич. — Чтобы вас всю жизнь такие кошки царапали! Я там в самое пекло угодил, понимаете? «Юнкерсы», танки, «коровы»[28], черт знает сколько пушек и немчуры…
— Так или иначе, вы не понесли больших потерь, — заметил майор с улыбкой. — Пойдемте.
Он отвел Гуркевича в сарай, полный барахла и всяких железяк. Гуркевич извлек из-под подкладки листок. Майор дрожащей рукой надел очки, медленно развернул бумажку и начал изучать колонки цифр.
— Однако вы флегматик! — стал терять терпение Гуркевич. Майор лишь отмахнулся.
На улице рокотали моторы. Жаром дышала раскаленная крыша сарая. Над грядками порхали бабочки. Майор стащил очки и принялся рвать бумажку на мелкие кусочки.
28
«Коровами» варшавяне называли немецкие реактивные минометы — за похожий на мычание звук, издаваемый в полете их снарядами.