Потом, в сентябре, повстанцев тоже сжигали, сметали, убивали и расстреливали. Но появились формальные основания, чтобы иногда сохранять им жизнь. Кого-то это спасло.
Если поделить потери АК (17 тысяч убитых и пропавших без вести) на 63 дня восстания, получится, что ежедневно погибало 270 человек. Это в среднем — по степени кровавости дни бывали разными. Судьба гражданских была ужасной. В первую неделю методично выполнялся приказ Гиммлера о поголовном уничтожении жителей города. В западной части Варшавы, на Воле, было расстреляно и сожжено в эти дни около 30 тысяч человек. Нередко штатскими пользовались как живым щитом. Гнали перед собой, прикрывая своих солдат и бронетехнику.
Авиабомбы, снаряды и снайперские пули целей не выбирали. Находившиеся на повстанческой территории горожане сотнями гибли под развалинами домов. Улицы были переполнены беженцами из захваченных противником районов. В летнюю жару дамокловым мечом висела угроза эпидемии — прилагались нечеловеческие усилия, чтобы успевать закапывать трупы (на «немецкой» стороне их просто жгли). В сентябре все более явственной становилась угроза голода.
Восстание завершилось 3 октября соглашением о почетной капитуляции. Стремясь любой ценой обеспечить устойчивость фронта на важнейшем, берлинском, направлении, командование карателей пошло на серьезные уступки. Солдаты АК, совсем недавно беспощадно уничтожавшиеся, рассматривались теперь как военнопленные. Их направляли в лагеря — не в концлагеря, а настоящие лагеря военнопленных, такие же, как те, в которых содержались западные союзники.
Пожалуй, это стало их единственной победой — беспредельным мужеством и героизмом вчерашние «бандиты» заставили признать себя армией. Все остальное обернулось поражением. Настолько катастрофическим, что даже освобождение Польши и крах гитлеровской Германии руководители восстания не желали рассматривать как победу. Ведь если они проиграли, то… Умение отождествить себя со всей страной — классическая примета правых любой национальности. Последующие попытки польских коммунистов обыграть своих противников на этом поле завершились безнадежным фиаско.
То, что не было разрушено во время боев, на протяжении трех месяцев уничтожали специальные немецкие команды. Семнадцатого января 1945 года в мертвый город вступили части 1-й армии Войска Польского.
В числе уходивших в немецкий плен был 23-летний поручик АК Люциан. Этот псевдоним принадлежал Ежи Стефану Ставинскому, командиру роты связи полка «Башта». Неделей ранее он перебрался в центр города из южной части Варшавы — захваченного немцами Мокотова. Шел по канализационной сети, во время скверно организованной эвакуации войск и стихийной эвакуации населения. По дороге потерял большую часть людей, заблудившихся в темном, зловонном гибельном лабиринте. Выйдя, спустился обратно, но никого не нашел.
Вернувшись в Польшу после войны и пережив годы польского сталинизма, Ставинский сумел (в либеральную эпоху ПНР) стать одним из наиболее заметных лиц польской культуры, не являясь ни приспособленцем, ни карьеристом, а просто занимаясь любимым делом. По его сценариям снято около тридцати фильмов, изданы десятки его книг.
Ставинского не прятали от русского читателя, даром что он не был замечен в крикливом русофильстве и в рабочей партии не состоял. В советские годы его переводили и издавали, кое-что смогли издать и позже. Читавшие его «Записки молодого варшавянина», «В погоне за Адамом», «Пингвина» или «Час пик» этих книг, как правило, не забывали.
Для «юбилейной» публикации нами выбрана небольшая повесть «Венгры», входящая в ранний повстанческий цикл Ставинского. Три повести этого цикла («Время В», «Канал», «Побег») имеют во многом автобиографический характер, автор писал о пережитом лично: сбор повстанческих отрядов 1 августа, эвакуация каналами, лагерь военнопленных. «Венгры» в этом ряду стоят особняком и выглядят вещью легковесной и даже анекдотической. Не случайно именно ее и трагикомический «Побег» режиссер Анджей Мунк положил в основу фильма «Eroica», который у киноведов проходит под рубрикой «дегероизаторское направление в польском кинематографе» — тогда как «Канал», снятый Анджеем Вайдой по повести того же цикла, принято относить к направлению «романтическому».
Между тем в анекдотической истории Гуркевича, если вчитаться (или всмотреться) в нее внимательно, содержится не только анекдот. Оценка ее как «дегероизаторской» возникла лишь потому, что кто-то не услышал привычных слов, составленных в привычном порядке и произнесенных в привычном банальном регистре.