За окном ровно ничего не было, но в лаборатории раздался ужасный грохот, и Егор, который стоял рядом с Антоновым, заметил, как тот столкнул с полки большущий глиняный горшок с землей.
-- Батюшки-светы! Какое ужасное несчастье! -- спокойно сообщил Антонов.-- А ведь нам с Егором Михайловичем надо спешить, Наташенька, простите, мы не сможем вам помочь убрать все это. Вот кошмар, а? Иван, -сказал он, выталкивая Егора в коридор,-- сделайте, голубчик, милость, помогите. Договорились?
-- Да, -- кивнул Иван. -- Да...
* * *
В "уазике" уже сидели Дубов, Голавлев и Никифоров -- сам за рулем.
"А где же Юлия?" -- подумал Егор обеспокоенно.
-- А где же Юлия? -- спросил Антонов.
-- У нее срочные дела в дирекции совхоза -- пока не удалось освободиться. Она передавала вам привет и сказала, что позвонит в Москву, -пояснил Никифоров.
"Все ясно, -- разочарованно подумал Егор.-- Да что я?! Так даже лучше".
-- Все ясно,-- сказал Антонов, усаживаясь и приглашая в машину Егора.
Приросший к переднему сиденью Дубов и головы не повернул.
-- Вы тоже едете? -- хмуро спросил Голавлев Егора.
-- Да. В аэропорт и назад.
Никифоров включил зажигание, и тут Голавлев ахнул:
-- А где мой второй блокнот? -- Он открыл кейс.-- Я его где-то оставил! Где? Не у вас ли в лаборатории?
-- Не обратил внимания, -- озадачился Егор. -- Впрочем, сейчас схожу.
-- Нет, нет, я сам, -- торопливо открыл дверцу Голавлев. -- У вас там есть кто-нибудь?
-- Да, Наташа.
-- Отлично. -- И Голавлев побежал в дом, крича: -- Извините, я одну минутку!.. Посидели молча.
-- Вы с Юлией Степановной давно знакомы? -- спросил Никифоров, поворачиваясь к Антонову.
"Да, меня это тоже интересует", -- подумал Егор.
-- Около года. Наше знакомство началось с небольшого препирательства в библиотеке: мы разом заказали одну и ту же весьма редкую книгу: "Нечистая, неведомая и крестная сила". Автор ее -- Сергей Васильевич Максимов, великий этнограф и писатель, далеко не всеми, к несчастью для нас, ныне знаемый. Я подобного рода книги изучаю постоянно, это мне необходимо для работы, а Юлию интересовала, оказывается, глава о ведьмах. Она сказала: "Всю жизнь пыталась узнать, как ведьмы делают косточку-невидимку, вообще существует ли такая штука". Прочла и засмеялась: "Вот оно что, оказывается..."
-- Какая же это косточка? -- полюбопытствовал Никифоров.
-- В старину полагали, что любая ведьма непременно обладает умением делать этот таинственный талисман. По-моему, однако, работа, женщине достаточно противная: если взять черную кошку да выварить ее до последней степени, то и останется косточка, делающая ее владелицу невидимой. Чистая фантастика! Нам, писателям, такого не выдумать.
В машину вскочил Голавлев:
-- Все в порядке, нашел. На курс!
"Уазик" тронулся. Голавлев повернулся к Егору:
-- Кстати, в вашей лаборатории застал очень трогательную сценку. Наташа даже убежала, когда я так не вовремя появился...
Антонов сморщился; Егора тоже передернуло. Голавлев заметил это, но не смутился. Морщины так и плясали на его лице, от прежней злости не осталось и следа:
-- Я, кажется, помешал вашему разговору? Вы о фантастике? О, вот это жанр! Мощный роздых дает уму, как и детектив. Я всегда беру с собой в дорогу какую-нибудь развлекалочку: Брэдбери там, или другое чтиво.
-- Чти-во? -- повторил Антонов.-- Да... Сказку у нас принимают всерьез только дети. Мы отдали им мечту. Это значит, мы уважаем их надежду на завтрашний день. Но отчего же мы не уважаем свои мечты? -- сказал он словно про себя, а Голавлев невольно засбоил:
-- Ну конечно, футурология -- это сложно. Общность наций, общность языка...
-- Общность наций -- да. Общность языка -- нет,-- твердо сказал Антонов.-- Я убежден, что даже величайший наш фантаст напрасно лишил далеких потомков народов Земли языковой индивидуальности.
-- Вы писатель, сказочник, а значит, витаете в облаках,-- с подчеркнутой приветливостью говорил Голавлев.-- Процесс унификации языков неостановим. Люди уже сейчас предпочитают обходиться без вывертов, говорить кратко, быстро, чтобы смысл был понятен сразу -- и любому социальному типу. Возьмите хотя бы нашу газету. Мне кажется, эсперанто -- необходимость. Общий язык уничтожит разногласия быстрее всяких переговоров на высшем уровне.
-- От души надеюсь, что подобного кошмара -- я имею в виду, конечно, не уничтожение разногласий, а уничтожение границ между языками -- никогда не произойдет, -- передернул плечами Антонов.-- Что исстари ведется, то не минется.
-- Да уж минулось, минулось, Михаил Афанасьевич! -- вмешался Никифоров, поворачиваясь.-- Вы посмотрите, как изменился, измельчал народ! Помню, в войну... А сейчас -- каждый за себя, разве осуществишь с такими задуманные повороты?! Неужто в языке спасенья искать? -- Автомобиль нервно дернулся к кювету.-- Нет, я уж лучше буду молчать! -- крепче схватился за руль начальник Отдела.
-- Думайте что хотите,-- невесело сказал Антонов,-- но я убежден: пока народ обладает своим языком -- исконным, конечно, а не тем, во что его превращает пресса и официоз,-- в нем жива душа его предков, его страны во всей духовной силе. Ведь каждое слово, нами произнесенное, дорого нам не только за красоту его, родную и привычную, а за то, что мы ощущаем его связь между каждым из нас -- и всей народностью нашей...
-- Вы, конечно, имеете в виду прежде всего русское слово? -- невинно спросил Голавлев, и Антонов спокойно ответил:
-- Конечно. Ведь я русский. А вы разве нет?
-- Знаете, что я вам скажу, Михаил Афанасьевич? А не попахивают ли ваши рассуждения... знаете чем?
-- Знаю, -- отмахнулся Антонов.-- Национализмом, верно? Или шовинизмом? Нюхайте на здоровье. Я терпеть не могу разговоров о взаимном влиянии различных языков, на которых говорят народы нашей страны. Понятно, что русский -- язык межнационального общения, и, наверное, невозможно избежать его проникновения в другие наречия, принадлежащие меньшему количеству людей, но ведь от этих "взаимовлияний" ничего не остается, когда берем обратный процесс, проникновение, скажем, элементов нивхского языка -- в русский.
-- Вот, вот, -- закивал Голавлев.-- Опять вы о том же.
-- Опасно искать ученым взглядом того, чего бы найти хотелось, это еще Даль говорил,-- бросил Антонов. .
-- Да чего тут искать? Все сразу видно,-- развел руками Голавлев.
-- Ничего вам не видно! Я веду речь о том, что ни язык какой-то, ни народ не имеют права претендовать на подавление другого языка и другого народа, но это вовсе не значит, что следует доводить свою нацию до такой степени жертвенной ассимиляции, до которой довели себя мы -- русские. И не прыгайте, не прыгайте радостно, неровен час -- откроется дверца, упадете на обочину. Почему это, интересно знать, мы трубим на весь мир о том, что при Советской власти началась новая жизнь малых народностей Приамурья (кстати, новая -- не всегда лучшая), а о национальной гордости великороссов вспоминаем лишь в связи с наименованием известной статьи!
-- Я ненавижу любые проявления национализма, -- заявил Голавлев. -Простите за прописные истины, но советский человек -- прежде всего интернационалист!
-- То вы ставите знак равенства между патриотизмом и национализмом, то между интернационализмом -- и космополитизмом. Почему вы передергиваете каждое мое слово? -- удивился Антонов, и тут Голавлев отпустил тормоза:
-- Да потому, что такие как вы... с вашей национальной гордостью, которую опасаются уронить... и виновны в том, что происходило в нашей стране,-- в период умолчания о лучших творениях литературы и искусства, в том числе и в фантастике, в период разгула псевдорусской серости! Когда истинно талантливые люди вынуждены были... вы их доводили до эмиграции!
Антонов повернул голову, и закатное солнце осветило его профиль.