Парнишка понял, что этот человек знает о нем многое -- даже больше, чем он сам, наверное!
-- Не по дням, вижу, возрос ты, а по часам! -- Михаила положил на его плечо руку.-- Как же нарекли тебя? Ох, что же это я, разве поп кикимору крестить станет? Да ведь мы и сами с усами, еще вон с какими длинными! Слышь-ко, Лешенька,-- обратился он к мужичонке-коряженьке.-- Каким именем наречем отрока?
Леший что-то невнятно прогукал. Филин прижмурил глаз, недовольно нахохлился.
-- Ну куда ему по свету с такой кличкой туряться? -- развел руками Михаила.-- Сам посуди: рожден в образе кикиморы, колдуном взрощен, да еще и прозванье богомерзкое... Нет, брат Лешенька. Какое слово первое на язык пришло, когда я его увидел? Юрия-Егория вешнего помянул? Ну так и быть ему Егорием. А прозывать станем... Белым! Глянь, бел он да светел, словно подснежный цвет.
Филин вновь перепорхнул на плечо Лешего.
-- Ну, прощевайте, дружечки мои! -- поклонился им Михаила.-- Скоро закатится зимушка в свои страны холодные, весне дорогу даст -- и пойдем по лесам -- по полям травушке кланяться. Егория обучим нашим премудростям. Как думаете, впрок пойдет наука?
Леший закивал усердно, потом отдал Михаиле поклон -- и как ни бывало ни его, ни филина. Прянул с места иссохший липовый листок, а под ним оказался тугой завиток молодой травинки...
Из приказа по Управлению космического надзора Делаварии
Дело о строительстве завода шестинол-фола-вадмиевой кислоты
...За халатность, приведшую к пространственно-временному искажению, нарушению условий содержания в ссылке Изганни-ка No 1, Куратор No 1 лишается права связи с объектом наблюдения и вмешательства в его судьбу вплоть до особого распоряжения...
Старший инспектор надзора
Ар К.Б.О.С Труга
* * *
Солнышко- ведрышко,
Выгляни, красное,
Из-за гор-горы!
Выгляни, солнышко,
До вешней поры!
Видело ль, ведрышко,
Красную весну?
Встретило ль, ясное,
Ты свою сестру?..
А не сама ли Весна, солнцева сестра, по лесу легкой поступью идет?.. Нет, не дева то сказочная, а белая да румяная дочь крестьянская.
Но не теплы ей лучи солнца жаркого, не веснянка ей поется -- горькая слезонька льется...
Сердце пахаря по весне об урожае болит, радельная хозяйка первого выгона скотины в поле ждет не дождется, а сердце иную заботу знает. Где слабому скрепиться, когда оковы ледяные от взора солнцевой сестры тают!
Долго девица по лесу блуждала,, пока не набрела на покосившуюся избешку. Долго хоронилась в кустах, пока не решилась взойти на крылечко. Долго стояла под дверью, пока не осмелилась ее толкнуть.
Вот и он, колдун! Сама к нему дорогу сыскала, а лишь увидела -обмерла. Только и могла девица, что слезами залиться.
-- Вижу, что не с большой радости ты ко мне наведалась,-- молвил колдун.-- Как зовут тебя?
-- Наталья.
-- А как же молодца того зовут, по ком сердце твое болит?
-- Иваном...
-- Неужто он тебя, такую пригожую, нелюбовью мучает? Коли так -каменное у него сердце да стеклянные глаза.
-- Ах нет! -- вскинулась Наталья -- куда и слезы девались.-- Любил он меня, доподлинно любил! Голубенькой называл, ясонькой, солнечным лучиком! -шептала она жаркие слова и сама горела вся.-- Разлучили нас не смотницы-наговорщицы, не змея-соперница. Вот уже два года одет Иванушка в ризу черную, наречен Иннокентием. Вот уже два года я горе мыкаю, перестарком стала, а и смотреть на других не могу -- только Иванушка, свет-надежа, во сне снится, наяву мнится.
Тяжелый да горький вздох пронесся по избушке. Зашелестели сухие травы под потолком.
-- Экая разлучница у тебя, девонька,-- сама Божья Матерь. Экий лихоимец -- сам Господь Бог. Не страшно с ними в спор вступать?
Показалось Наталье, что от этих слов еще темнее в избушке сделалось. Она только сейчас поняла, чего ж добивается-то! И вспомнила, почему все-таки решилась придти к колдуну, больше которого боялась разве что смерти.
Измаялось сердце девичье, извелась Наталья -- и не сдержала тоски, поклонилась деревенскому знахарю Ереме, мужику бойкому и на слово скорому. Молила его Наталья помочь друга милого вернуть. Узелок принесла, куда тайком от отца положила новый хлеб да беленого холста. Жил Ерема тем, что деревенский люд давал за травы-коренья, за вещий причет от притки, призора, иного лиха. Семижоновка деревня не малая, да и окрест знавали про Ерему. Он не бедствовал! Принял, однако, и Натальины подношения.
-- Ну, касатка,-- молвил сладко,-- чем горю помочь? Приворотных зелий множество! Иль ворожба тебе милее? Хошь -- на зеркало, на соль, на хлеб, на мыло заговор скажу? "Сколь скоро мыло к лицу льнет, столь бы скоро молодец девицу полюбил!"
-- Да крепким ли такое слово будет? -- усомнилась Наталья.
-- Крепкое слово -- оно и ценится крепче,-- уклончиво ответил Ерема.
-- Сережки с самоцветами, запястья серебряные -- не пожалею! -посулила Наталья. Ох, зазнобчивое, разгарчивое сердце девичье!
Ерема довольно улыбнулся:
-- Змеиные чары крепкий приворот дают.
-- Змеиные?! -- перепугалась Наталья.
-- А то! Разыщи перво-наперво гадюку, голову ее прижми к землице рогулькой, продень сквозь злобные глаза иголку с ниткой, да не забудь при этом молвить таковы слова: "Змея, змея! Как тебе жалко своих глаз, так чтоб имя рек меня жалел и любил!" Ну а как домой воротишься, поскорее кафтан или какое другое платье доброго молодца той иглой прошей, само собой, втайне от всех -- и любовь приворожена навеки!
-- Боюсь я змей, дяденька,-- призналась Наталья.-- Из куста шипуля, за ногу, тяпуля! Да и жалко ее...
-- Эка ты! -- надулся Ерема.-- Ну ладно. Хошь, научу, как корень Симтарин-травы добыть?
-- А верное ли средство?
-- Верней не сыскать! У Симтарина первый лист синь, второй багров, третий желт, а четвертый червлен. Вся сила травы в том, что под корнем у нее человек. Человека надобно взять, разрезать ему грудь, вынуть сердце. Если кому дать сердце того человека -- иссохнет по тебе!..
Думал Ерема, в ноги ему девка за такой совет кинется, а она, неразумная, побелела вся--да и прочь из избы. Ишь, привередливая! Чтобы не обидеть никого да еще и выгоду свою взять -- такое только в сказках бывает!
А Наталья бежала -- слезы лила. Ведь к Ереме люди не от радости -- от беды идут, а у него, стало быть, про те беды душа не болит, коли он даже сердечную маяту норовит через злодейство исцелить. Нет, не нужна Наталье такая лечьба -- невинной кровью, живой болью! Люди говорят, добр Ерема,-что ж он зло творит? Может статься, тот, кого лиходеем прозвали, про добрые снадобья ведает? Кто их разберет, ворожбитов, злые они или добрые. На то они и знахари, чтоб их никто не понимал!
И вот волховит-зелейщик, колдун лесной, пред Натальей. Смотрит с печалью, да слова его еще печальнее:
-- Мыслимое ли дело, девица, небесную любовь в сердце побороть, на земную ее сменять? Коли стал твой мил-друг на ту стезю, не свернуть его.
Наталья пуще прежнего заплакала:
-- Ох, не надобна ему та стезя! Нет в его сердце небесной любови! Батюшкин обет он исполнил. Тяжко захворал родитель его, а как в глаза смертушка глянула, так посулился, коли жив останется, Богу сына младшего отдать. А младший-то...
---- Вон что! -- Колдун погладил девицу по голове.-- Дитятко ты мое горькое, бесталанное! Никакое приворотное зелье тебе не надобно. Такая потребна трава, чтоб клятвы разрешала, обеты снимала. Посуди сама -- кабы твой Иванушка мог, давно бы из монастыря к тебе вырвался. Но как ему такой грех взять на душу? Как батюшку на бесчестье обречь? Доброе сердце у него, доброе -- да чересчур мягкое.