Эх, Борька, дружище, да разве нарушу я заветы нашей мужской дружбы из-за какой-то хохотушки Люськи! Нет у меня с ней любви и не будет. Подумаешь, незабудки под челочкой!
Ни я, ни Борис еще не знали, что записка, переданная мною накануне Галке, против нашей воли в самом деле оказалась последней. В тот самый час, когда мы с Борисом посмеивались над моим неудачным свиданием, клочок бумаги из тетради по алгебре белой бабочкой порхал по учительской из рук в руки, из рук в руки.
Как эта трепетнокрылая бабочка попала в сачок?
Галка Скороходова допустила непоправимую оплошность. Она оставила Борисову записку в тетради, которую сдала учительнице.
Вот они, сегодняшние девчонки-растеряхи! Никакого понятия о конспирации. Просто диву даешься, когда видишь их беспечность. Разве из таких получались партизанки! Хоть бы хватилась! Нет. Галка узнала о беде, когда та в облике Ольги Валериановны выстрелила прямо в упор:
— Тебе послание?
— Мне, — сказала Галка не дрогнув. — Тут прямо написано: «Галек, милый!»
Не знаю, что такое Борис там написал, — записка незамедлительно была передана Николаю Григорьевичу, нашему классному руководителю.
Об этом мне Борис рассказал, когда мы возвращались из школы. Друг был неузнаваем.
— Вот влип, — сокрушался Борис — Николаша (так мы между собой называли Николая Григорьевича) пригрозил: если, говорит, ты эти свиданьица не прекратишь, публично зачитаю записку на родительском собрании. Рано, говорит, любовью начал заниматься — в книги почаще заглядывай. Что делать?
Что делать — я Борису посоветовать не мог. Понятно, боится матери. Отец у него — гость в доме, работает в «почтовом ящике» — дни и ночи пропадает в командировках. А мать — кто не знает ее! — самая бойкая продавщица в гастрономе. Перед ней вся Апрелевка в очереди на цыпочках стоит. Ее за грубость сколько раз увольняли. И ничего, работает Мария Ивановна. Я, говорит, как Манька-встанька. Перед матерью Борис тише воды, ниже травы.
— Нет, не будет Николаша обнародовать записку — это он так, для острастки.
— А если зачитает! — опять ужаснулся Борис и отрешенно махнул рукой: — Нет, надо завязывать. Кончать надо. Иначе вся репутация в тартарары.
Два дня Борис делал вид, будто не знает Галку. Даже не здоровался. «Соблюдают конспирацию», — догадался я. И мне Борис сказал: «Не подходи. Мало ли что?»
На третий день я был дежурным по классу. Когда после перемены все уже сидели за партами, я выглянул в коридор, нет ли учителя. Напротив дверей стояла Галка.
— Паша, — зашептала она, оглядываясь на канцелярию, — передай, пожалуйста, Борису… — и протянула записку.
И глаза у Галки были такие, что в эту минуту я взял бы записку на виду у всего педсовета.
Я схватил записку и ринулся в класс.
— Вот, — сказал я Борису, — держи, — и нащупал под партой его руку.
— От нее? — спросил Борис и посмотрел на меня как на чумного. — Верни немедленно! На следующей же перемене верни. Все кончено!
— Как же так? — смутился я. Но спорить было поздно — в класс вошел Николай Григорьевич и начался урок истории.
На перемену я решил не выходить — что отвечу Галке, если спросит? Но после уроков мы столкнулись с ней лицом к лицу в раздевалке. Она ничего не спросила, но глаза ждали ответа, и я не смог не солгать.
— Все… Все в порядке, — сказал я.
С Борисом мы долго шли не разговаривая, но возле дома я не выдержал.
— Что же получается, Борь, — начал я осторожно, — выходит, прощай любовь? Из-за какой-то записки?
— Да что ты понимаешь в любви! — огрызнулся Борис — Ну, встречались. Ну и что? А ты знаешь, что в таких ситуациях люди портят себе биографию? И будет потом сплетня хвостом тащиться до самого выпуска…
Долго мы шли молча.
— Ладно, закончим этот разговор, — сказал Борис примирительно, — давай-ка завтра съездим за мотылем и — на рыбалку!
В субботу после уроков, не заходя домой, мы сели в электричку и поехали в зоомагазин. Борис уткнулся в «Неделю», а я смотрел на него и радовался.
Когда он начал встречаться с Галкой? Вроде бы недавно. И хотя каждый день мы сидели с ним за одной партой, с тех пор как будто и не виделись. Долго не виделись. А сейчас опять встретились, едем за мотылем, а завтра махнем на рыбалку. Да здравствует дружба мужская! А любовь, даже если я в ней и не понимаю, видать, большая эгоистка. Чуть было не отняли друга.
Все это я как бы говорил Борису мысленно, а вслух сказал другое.
— Как же теперь Галка? — спросил я, словно мы и не заканчивали вчерашнего разговора.
Не отрываясь от газеты, Борис раздраженно бросил: