— Что тебе далась эта Галка? Конченное дело. И давай не будем комментировать…
— Значит, нет любви? А д’Артаньяны, про которых ты так горячо говорил на диспуте?..
Борис тут же перебил:
— Брось ты эту ахинею разводить… Любовь… любовь… — И тут же воспользовался недозволенным приемом, ударил открытой перчаткой: — Сам-то хоть раз поцеловал кого-нибудь?
— Подумаешь! — вспылил я. — Может, и целовал, какое достижение! Что в этом особенного? Хочешь… — я огляделся и увидел напротив девушек. — Хочешь, подойду и поцелую вон ту блондинку?
— Чего-чего? — но понял Борис.
Я подошел к соседней лавочке, поцеловал блондинку и выскочил в тамбур. На следующей остановке я сошел с электрички. В Москву Борис поехал один.
На какой это было остановке? Я тогда не заметил. Я вообще ничего но видел. Перед глазами в мутном овале девчата. Сидят на лавочке, переговариваются. Три-четыре шага. Блондинка даже не успела отвернуться. И сказать ничего не успела. Я наклонился — и ослепительный локон обжег мои губы. Родинка… Я, кажется, поцеловал ее в родинку. Только родинку и запомнил. Над краешком губ. И еще — запах локона, словно он откустился от черемухи.
— Не ожидал от тебя такой прыти, — сказал вечером Борис — А девчонка ничего… Хорошую она тебе затрещину влепила. (Когда? Я даже и не заметил!) Нахалом тебя обозвала. Пришлось подсесть, провести разъяснительную работу. А зовут ее, между прочим, Лида!
…«Как тогда? как тогда? как тогда?..» — приговаривают колеса. Километровый столб, будто судья на дистанции, показал в окно электрички число километров, которые уже отделяют меня от Апрелевки. Двадцать, двадцать один… А как далеко, как безвозвратно я отъехал!
Может быть, вот в этом поезде, в этом вагоне я совершил тогда отчаянный, безрассудный поступок — поцеловал незнакомую девушку. Поцеловал назло Борису.
Я встретил ее месяца три спустя, когда затих стыд, когда уже почти забыл тот нелепый эпизод. В автобусе, битком набитом дачниками, я передал кондуктору чьи-то деньги и услышал за спиной звенящий насмешливыми нотками голос:
— А между прочим, со старыми знакомыми принято здороваться!
Я повернулся, еще не понимая, к кому этот голос обращен. И тут кто-то тихонько, по настойчиво толкнул меня в плечо.
— Здравствуйте, смелый товарищ! — опять засмеялся голос.
Я шевельнул плечами, коловоротом развернулся на сто восемьдесят и обомлел: она! Да, это была та самая блондинка, с такой знакомой родинкой у краешка губ. Опять надавили пассажиры, штурмующие автобус на очередной остановке, и снова, как тогда, локон обжег мои губы. Вокруг пламенели кленовые букеты, а мне показалось, что в автобус внесли черемуху.
— На следующей выходите? — спросила она.
— Конечно! — сказал я и пробкой вылетел в распахнувшиеся двери.
Она была в коричневой болонье, и из-под воротничка приветливо выглядывал голубой газовый шарфик. Я думал, что вот сейчас спросит про ту мою выходку. А она даже не напомнила. Только поинтересовалась как бы невзначай:
— Скажите, Борис ваш приятель?
— Друг, — с гордостью ответил я. — А что?
— Да так, ничего, — улыбнулась она. — Рыцарь двадцатого века.
Я так и не понял, хорошо это или плохо, когда тебя называют рыцарем двадцатого века.
Мы прошли всю Апрелевскую улицу, и у поворота на Киевское шоссе она остановилась.
— Вот я и дома, — сказала она, — до свидания…
И тут я понял, что если мы не условимся о встрече сейчас, то не увидимся больше никогда. А мне не хотелось, — почему? — мне очень не хотелось, чтобы так вот «здравствуйте» и «до свидания».
— Вы в кино ходите? — спросил я первое, что пришло в голову, лишь бы что-то спросить, лишь бы не уходила вот так, сразу.
— Ну, а почему же нет? — опять улыбнулась она, и я почувствовал, что разгадала нехитрую уловку этих слов. — На девять тридцать, как все взрослые люди. Особенно по выходным дням.
Да! Кажется, Борис говорил: она работает на Грамушке — так апрелевцы называют завод грампластинок.
Я начал формулировать новый словесный заход, — и куда только девались слова! — но она вполне серьезно спросила:
— Хотите пригласить? Заходите. Вон домик с зелеными наличниками. Злых собак во дворе нет. — И, кивнув, пошла по дорожке вдоль багряного палисадника.
Домой я возвращался окольным путем, чтобы дольше идти. Шел и думал: «Как все просто! Надо же — вдруг на тебя сваливается нежданная радость. Такого настроения у меня еще никогда не было. С чем бы это сравнить, когда на душе праздник? А ни с чем не сравнить. Радость — это и есть радость. Праздник — он праздником и зовется».