То и дело останавливает, выспрашивает, когда свадьба, это, стало быть, моя с Любишей. Допытывается, когда я в Вишневицу поеду, мол, у его там дело, дак вместе поедем. Через стойку нашептывает: важное, вишь, ему надо мне сказать, дак чтоб я как-нибудь вышла и он мне с глазу на глаз скажет.
Я-то на это никакого внимания. Чай, не впервой такое слышать. Знаю я, милок, что ты мне сказать хочешь.
И не так чтоб он мне по душе был.
Сам худющий, рот до ушей, ровно у огромной ляги. Его так, прости господи, и прозвали: Миса Ляга.
Только Любиша отвернется, он тут как тут. Шепчет на ухо, щекочет губами.
Терпела я, терпела, а там и скажи ему:
«И чего ты все скалишься, дурной, что ли?»
Сурьезно хочу. Но с им рази можно соблюсти сурьезность? Не выдержала я и тоже засмеялась.
«А я такой от природы! Такой уж смешливый уродился».
«Ну и ухажер! Вот уж намыкается та, которой ты приглянешься».
А ему хочь бы что!
«Ты, Петрия, еще цены мне не знаешь, потому и говоришь такое. Выдь ко мне, вот и узнаешь, чего я стою».
«К тебе-то? Ишо чего!»
И гоню его с глаз долой.
Но скрипач мой все шепчет свое, шепчет кажинный день одно и то же, и я мало-помалу уж и не гляжу, что ртище у его распахнутый. Он по-прежнему скалит зубы и обнимается с пьяными шахтерами, а мне это уж вроде и не помеха. И смешным уж не кажется. И такой ли уж это грех, ежели человек смеяться любит?
Начала я поджидать его. Припоздает, я уж думаю, где он. Одним словом, привыкла я к ему.
Но, само собой, гляжу, чтоб Любиша ничё не приметил. Не дай бог! Я себя считала ему обязанной, и мне самой не по душе было то, что я делала.
Однажды Миса снова начал мне нашептывать через стойку, что надобно ему со мной о чем-то сурьезном потолковать и не выйду ль я вечерком за дом или, может, загляну к ему и он мне о том скажет.
А я сама не своя от злости. На себя злюсь.
«Слушай-ка, Миса», — говорю я ему. А я и вправду о ту пору сама себе уж обрыдла. Все таюсь, а, помилуй бог, чего таюсь, дак и не знаю. Дай-ка, думаю, погляжу, чего это я таюсь. Коли неча мне таиться, дак и не стану, а коли есть, дак хочь, по крайности, знать буду, что это такое.
«Ты со мной брось шутки шутить, — говорю ему. — Горя я хлебнула вдосталь, намыкалась за свою жисть немало, и хочь разводка я, но играть собой не дозволю. Так что ежели ты думаешь о чем сурьезном, можно и поговорить. А ежели у тебя намеренье позабавиться, а там и сгинуть, тогда лучше сразу проваливай. Мне такие не надобны. Спасибочки за честь, но в таком разе нам с тобой не по пути».
Ведь так? Не могу же я всю свою жисть забавляться, ровно девчонка? Взрослая, чай, баба уже. Так-то вот.
Он сразу притих. В лице переменился. А то, как всегда, скалился, рот до ушей. А тут и рот закрыл. А закрытый-то он вовсе и не такой большой. Я повернулась и своим делом занялась.
Просидел он в тот вечер у нас недолго. Молча сидел за столом, ровно конь у пустых ясель. Опосля поднялся и ушел.
И сгинул. Нет его ни завтра, ни послезавтра, ни на третий день. Дён шесть не являлся.
Я уж думала, все, не придет. И ладно, раскидываю про себя мозгами. Скатертью дорожка! Хочь знаю, что и как. Хочь совесть не будет грызть и Любиши не надо таиться. Бог с им!
Отступилась я и в мыслях от его.
Однако ж неделя прошла, является. Да совсем другой. И одежа на ем другая. Сурьезный, не смеется.
Сел за стол, заказал ракию. Любиша подал ему.
Сидит, молчит. Молчал, пока Любиша на минутку не отлучился. Миса тут же взял свою рюмку, точно повторить хочет, и к моей стойке.
«Петрия, — прошептал он (господи, до чего ж человек переменился!), — я, — говорит, — долго думал о том, что ты мне давеча говорила, и вот пришел тебе сказать, ты меня неправильно понимаешь. Смеяться я люблю, но я не какой-нибудь пустобрех. И я думаю, Петрия, нам с тобой в аккурат по пути будет. Я к тебе сердцем присох, и, коли и ты ко мне так и коли есть на то твое согласье, я бы тебя взял в жены. Вот что я тебе хотел сказать».
Взял свою рюмку и пошел за свой стол.
Э, вот это, думаю, другое дело. Раз так, ладно. Что ж ты раньше молчал?
Понятно, не сразу, но дня через три я правдами-неправдами вырвалась из кофейни, и мы с Мисой первый раз с глазу на глаз повидались. Стояла зима, темнело рано, и я в сумерках прокралась к ему в дом.
Долго-то оставаться я не могла, полчаса и побыла у его. Но мы договорились, как только устроимся с делами, поженимся.
Пришлось, правда, мне обмануть его. Знаю, грех это. Он хотел тут же со всем покончить. Но рази я могла? От Любиши да прямиком к другому мужику! И Любиша не заслужил такого.