«Ну так это, — говорю, — хорошо. Ты завсегда любил в шахте работать».
Он словно бы нахмурился, так мне почудилось. Через плечо обернулся.
«Знаешь, — говорит, — не для чужих ушей будь сказано, но, веришь ли, тошно мне там. И развлечься нечем. Хочь бы скрипка со мной была, да ты не дала».
Удивилась я, право слово, удивилась. Надо же, что вспомнил, ей-богу! На что ему скрипка, ежели он ее лет десять почитай и в руки не брал?
«Ой, — говорю, — не догадалась. Да вон она лежит. И чего не послала, ума не приложу».
А мне с кровати все видать: и горы вижу, и скрипку — лежит на шифонере. Она, значит, лежит там, где я ее положила, а шифонера под ей нету, и она, выходит, летит. И те две увеличенные фотографии — с им и с Добривое — тоже на своем месте, а на чем висят, не видать, стены-то нету. Струхнула я, вдруг спросит, а чья это там фотография?
«Как же, — говорит он, — не догадалась! Скажи, пожалела… Ты всегда на деньги жадная была».
«Господи, Миса, и как ты можешь такое говорить? Да я семьсот тыщ на тебя потратила».
«Да, да, — говорит. — Как, бывалыча, спустишь в кофейне лишнюю десятку, ты сразу выговаривать начинаешь. Потому и скрипку не дала. И теперича бездельник Радован может цельный день петь да веселиться, а я не могу, потому как нет у меня моей скрипки. — А Радован — это у нас забулдыга один, что дни напролет около общинного совета околачивается и орет, что твой осел. Никогда и не думала, что это он поет и веселится. — А я тебе сказать не могу, какая тоска иной раз за сердце хватает».
Я тут же все поняла, чтой-то я сделала, что не по ндраву ему. «Миса, ошиблась я, не серчай. Ты, должно, устал. Хочешь отдохнуть? Ложись-ка».
И, как была в кровати, подвинулась, место ему ослобонила.
Он строго так поглядел на меня, не улыбнулся даже.
«Некогда, — говорит, — мне отдыхать. Торопиться надоть. Ждут меня там».
Повернулся, переступил через порог и потихоньку зашел в тучу. Так и пропал.
Я мигом проснулась. Села в кровати и думаю, что же это такое мне приснилось?
Надо же, господи, и как он знает!
Не за Добривоину фотографию меня попрекает, не за грех мой — о том он, видать, не догадывается. А за скрипку — вот о чем он знает и за что попрекает. Знает, что я не захотела ее дать ему с собой, знает, что я продать ее собралась.
А я и взаправду думала ее продать, вот ведь что! И в мыслях не держала, что он за это попрекать станет: лежит в доме ненужная вещь, почему и не продать? А вишь, что получилось.
Дело было так, как на духу тебе скажу.
Как Каменче-то сказал, что это дорогая вещь, я и взялась думать, кого бы спросить. И вспомнила: письмоносец Стоян! Вот кто мне покупателя найдет.
Человек он молодой, сорока нет, а всех наперечет знает. Десятилетний мальчонка с Бучины спустится или восьмидесятилетний дед, он и фамилию и имя назовет, не задумается. Он наверняка знает, кто б у меня скрипку купил.
Начала его выглядывать. Когда в Нижнее Окно письмо кому приходит, он в обед закрывает почту и в сандалиях, они у его на одном большом пальце держатся, шлепает вниз по моей улице.
Гляжу как-то, идет — не торопится. Рубаха на брюхе и на заду барабаном, ноги короткие ставит враскоряку, все равно как с коня сошел. Сумка висит через плечо, а толстыми руками размахивает, будто косой косит.
«Эй, Стоян, — позвала я его. — Загляни на минутку. Ты куда идешь?»
А он, когда с бабами разговаривает, и сам под бабу начинает говорить. Шутейно.
«Иду, — говорит, а сам смеется, — в Нижнее Окно посылку отнести. На почте убралась, на базар сходила, все, что надо купила, посылку занесу — и все дела».
Поднесла я ему рюмочку, холодной воды, варенья.
«Ты, — спрашиваю, — знаешь, что Миса у меня на скрипке играл?»
«Знаю», — говорит.
«А не мог бы ты мне покупателя на ее найти? На памятник деньги нужны».
«Стоян, — говорит, — все для человека готов сделать. Найду тебе покупателя».
«Найди, — говорю. — А я уж тебя отблагодарю».
«Не беспокойся».
И пошел себе раскорякой вниз.
Не прошло и нескольких дён, слышу у моих ворот цыгане загомонили. В руках у их скрипки, трубы, а один тащит на спине огромное такое чудище — контрабасом зовется.
«Ты Петрия, жена Мисина?» — спрашивает старший. Я его знаю, кажись, Милутином его кличут.
«Я, — говорю. — А ты Милутин — регент».
Он кивнул головой.
«Меня, — говорит, — почтарь Стоян к тебе послал, скрипку поглядеть».
Мне бы сразу им от ворот поворот дать. Надо же кого прислать догадался толстозадый почтарь! Откуда бродяге цыгану сто пятьдесят тысяч взять?