Выбрать главу

«Но ты все перемогла. Все, что есть у тебя, своими руками, своими десятью пальцами сотворила. Муж у тебя хороший, почитает тебя, но постеля твоя последнее время пустая, и жисть проходит впустую. Какой-то недруг вмешался в твою судьбу, беда с тобой большая приключилась. Не стану от тебя скрывать, все мне тут говорит, страшная змея на тебя напала, злой дракон разинул пасть, чтоб заглонуть тебя. Вот сама гляди. И почитай всю уж заглонул, одна голова торчит. Но ты не поддаешься, борешься изо всех сил. Видишь, дергаешь руку, оборониться хочешь».

А ведь когда во сне привидится змея иль дракон, бабы говорят, к добру это, к прибыли. Ан по-другому выходит.

Поглядела я в воду. А там и всамделе видно: разинул широченную пасть, а перед ей — человечья голова. Моя голова, ничья другая. Это болесть хочет заглонуть меня.

«Потому, — говорю, — я к тебе, теть Ань, и пришла. Это болесть на меня навалилась, сожрать меня хочет, не иначе».

Она снова головой покрутила. Нет, мол, не так. «Может, болесть, а может, и другое что. Это мы опосля увидим. Ишо, Петрия, здесь написано, что ежели перевалишь ты за тридцать — это для тебя опасный год, — то доживешь и до семидесяти».

А мне как раз двадцать девятый пошел. Двадцать восемь недавно стукнуло.

«А неужто не болесть? — спрашиваю. — Что же тогда? Сглаз, может?»

«Может, и сглаз, — говорит. — Одно зернышко мне кой-что сказало, да пока не наверняка. Но дознаемся и про то».

Все мне эта женчина рассказала, все угадала в точности, кабыть по писаному читала. Пущай теперича мне говорят, что ничё такого нету. Как нету, господи? Видишь же, все в точности угадала. Ни в чем не промахнулась.

«Что же теперича делать, теть Ань? Жисть моя совсем конченая и так опостылела, что и жить не хочется. Вишь, и голоса нету».

«Погоди, — говорит, — сейчас прознаем и про голос. Все будет известно».

Снова вытащила она зерна. Пошептала на их по-валашски, встряхнула, бросила. И опять одно показало. Опять подскочило.

Она тут же это приметила. И пальцем на его показала.

«Не иначе это, — говорит. — То самое. Наверняка. Кто-то из близких, недруг твой окаянный, — не скажу токо, женчина или мужчина, не следовает тебе знать, кто тебе зла желает, — накажи его бог, ртутью тебя отравил. Не больная ты, а отравленная. А чьих рук это дело, не стану тебе говорить».

«Кто бы он ни был, — шепчу, — пущай его бог накажет за мои муки».

Валашки опять забалакали промеж себя. Косана, видать, спрашивает, кто бы это мог быть.

Тут Анна ей потихоньку, чтоб я не услышала, и скажи:

«Муера».

А по-валашски это, само собой, свекровь.

Я делаю вид, что не поняла. А про себя думаю: другому и некому. Кто ж другой? Муера, будь она неладна. Муеры мне всю жисть испоганили, никогда не знаешь, чего от их ждать.

Сижу на кровати и киваю головой, будто курица больная. Нахохлилась, глазами моргаю.

«Так что, теть Ань, — спрашивает Косана по-сербски, — делать будем? Надоть как-то вызволять женчину. Видишь, в чем и душа держится».

«Вызволим, — отвечает та. — Найдется лекарствие и от этого. — И тут же мне: — Ты доверься мне, не бойся, я тебе поворожу на ртути. А опосля заговоренный катышек дам проглонуть. Он составится с той ртутью, какой тебя недруг напоил, и разобьет ее на части. А там одну за другой потянет, все из тебя и выйдет. Мой же катышек, что я тебе дам, выйдет опосля сам, и не заметишь как, ровно вода вытечет».

Я сразу согласилась. И раздумывать не стала.

«Отдаюсь в твои руки и божьи. А там что бог судит».

«Хорошо, — говорит она. — От этого тебе хужее быть не может, так что не боись. Ты, Косана, выдь, подожди там».

Косана послушалась, вышла.

«А ты, — говорит мне валашка, — стань вот здесь, на веник».

Я стала у порога на веник. Она выбежала во двор и принесла веретено и прялку. Положила их возле меня.

Потом показала мне в тряпице катышек ртути — с им она ворожить сбирается. Ничё женчина не скрывает.

«Вот, — говорит, — гляди, какое махонькое».

Катышек пляшет. Крохотный, вроде самого мелкого бисера. Его и пальцами не ухватишь, кабы и не бегал.

Она его над порогом вывалила в деревянную ложечку.

«Ложку эту, — говорит, — никто в рот не брал».

И налила в ложечку чуток воды. Что это была за вода, не скажу, не знаю. Все видала своими глазами, а это нет. И давай, стоя над веретеном и прялкой, мешать чем-то в ложечке и приговаривать по-валашски. Мешает и ворожит, нашептывает и мешает.

Ворожит она, значит, ворожит, мешает, взбивает, пока вода с ртутью в ложке не подошла, что твоя опара в квашне. И пущай говорят, что хотят. Я своими глазами видала.