А сама все стоит на пороге. Как закончила ворожить, трижды рукой ложку перекрестила. И велит мне выпить.
«Ну-ка, — говорит, — проглони».
Я зажмурилась и проглонула. Противно, господи. Но кто об этом думает?
Взяла меня валашка за руку.
«Иди сюда. Отдохни малость. — Посадила меня на свою кровать. — И ничё, — говорит, — не боись. От этого может токо полегчать».
Ладно, верю на слово. Не стану бояться.
Позвала она Косану со двора.
«Косана, иди, кофею выпьем».
Поставила кастрюльку на огонь. Вода закипела, она заварила кофей. Разлила по чашкам. Мисе моему Косана отнесла, мне не предлагают.
Стали они вдвоем пить кофей. Анна взялась рассказывать Косане, кого и как избавила от болестей. И чем люди не болеют! И каких только болестей господь бог не выдумал и не наслал на несчастных людей! И она всем помогала. А я, вишь, про то и не знала. Так вот живешь и знать не знаешь, что рядом с тобой деется.
Слушаю я ихний разговор, молчу. И ничё поначалу не чую, болесть во мне сидит, как сидела. И вдруг тошнота к горлу подступила.
Хотела я выбежать на двор, да где там, не добежать!
«Не выходи! — прикрикнула на меня валашка. — Тут! В таз!»
Как польется из меня! Наблевала, прости, цельный таз. Кишки прямо в горло лезут, и черная вода струей льется.
Черная, как сажа. Господи, и откуда она во мне!
Надо же, почти цельный таз. И ровно уголь.
Когда все вроде из меня вышло, валашка и говорит:
«Сейчас я тебе показывать не стану, что ты выблевала, опосля покажу. Умойся, и сразу домой, в кровать. Тебе надоть отдохнуть. А завтра пущай тебя опять приведут».
Принес Миса мне кувшин колодезной воды. Анна мне стала поливать.
Умываюсь я, и как плесну холодной водицы на лицо, так мне вроде бы все легше и легше. Господи, и вижу лучше! Вроде и для меня день настал.
«Хлебни чуток из ладоней», — говорит она.
Хлебнула я, ишо легше стало. Вода, брат, целебная вещь, что бы там ни говорили. А я будто заново на свет родилась — так мне хорошо.
«Все, — говорит валашка, — ведите ее теперича домой!»
Взяли меня Миса с Косаной под руки. Но я уж лучше иду, ноги не волочатся, пыль не подымают. Сама стараюсь, помогаю себя тащить.
Добрались мы так до колонки, что перед шахтой. Остановились передохнуть, я опять воду себе на лицо плещу, отхлебываю из ладоней.
И тут снова из меня черная вода как хлынет. И льется, брат, и льется. Струей прямо бьет. Сколько же ее во мне накопилось, думаю? Ровно цельный год один уголь жрала. Большая лужа под ногами натекла.
Отдохнула я малость, поплескалась, и будто солнце меня осветило. Белый свет, брат, увидала. Раньше все какие-то мушки перед глазами мельтешили. А сейчас ясно так все вижу.
Но голоса все нет. Плохо дело.
Пришли мы домой.
Свекровь выбежала. Ну как, где была, что делала, что валашка сказала? Главное, что валашка сказала. Это ей, видать, покоя не дает. Дознаться хочет.
Но я ни слова, молчу. Господи, как ей такое сказать? Скажешь, валашка открыла, что меня ртутью отравили, она мне ишо чего подсунет. Э, думаю, дураков нет!
«От сглаза ворожила. Похоже, сглазили меня».
Я и Косане наказала, детьми ее заклинала никому не говорить.
Как ворожея велела, я сразу легла. Все дела бросила. Пущай муера потрудится. Мало я на ее стирала, стряпала, спину гнула. Пущай она теперича на меня поработает.
Три дня кряду ходила я к валашке, а дома все лежала, отдыхала. А о том, что со мной ворожея делает, молчу.
Свекровь и так и сяк с расспросами лезет, а я все молчу. Правду сказать, меня уж и совесть начала мучить. Добром и говорить с ей не могу, в глаза ей сил нет глядеть, будто я ее травила, а не она меня.
Да и что, брат, ей скажешь? Ты травила меня, жисти хотела лишить, видишь, до чего довела, неладно это с твоей стороны? Нет, ей-богу, не годится такое говорить. Не умею я, душа противится. Бог с ей, пропади она пропадом!
Ишо два раза, стало быть, ходила я к валашке. Косана с Мисой водили меня. И ишо два катышка ртути у ей выпила. И кажный раз у валашки и у колонки меня наизнанку выворачивало и опосля сразу легчало.
Как в третий раз меня вывернуло, валашка не сразу отпустила нас.
«Посиди, — говорит, — я тебе кое-что покажу».
Села я на кровать, разговариваем.
А таз она убрала в сторонку, но из комнаты не вынесла, тут держит.
Не по себе мне стало. Вонь от его, прости, страшенная. Право слово. Дак ведь опять цельный наблевала, как не вонять? Дай, говорю, вынесу.
Не дает.
«Не трожь, — говорит, — пущай стоит. Опосля вынесу».
И оставила стоять как стоял.
Умная баба, ей-богу. Это чтоб я ненароком не подумала, что туда что-нибудь кинули, пока я не видала.