А Полексия не токо роженицам подсобляла, она, помилуй господи, и кой-чем другим занималась. Скажем, затяжелела ты, а у тебя и без того полон дом ребятишек мал мала меньше, ни чем накормить, ни где положить не знаешь и хочешь ты ослобониться, ступай к ей, она мигом тебе все спроворит. Рученьки свои хорошенько отмоет, вытащит банку с проваренным свиным жиром — он у ей завсегда наготове в буфете стоит — и давай тебя тереть, трет, трет, пока пуповину не перетрет. Ребеночек несчастненький, само собой, помрет, и через день или два ты его выкинешь. А опосля ты ей платишь, кабыть, к примеру, ты у ей брынзы купила.
Сколько ребятенков она так в нужник спровадила — и не сочтешь! Почитай три-четыре поселка, как наш, в нужник схоронила.
Правду тебе сказать, не люблю я этого. Здесь, понятно, бабы и сами то веретеном себя продырявят, то развилкой какой, но хоть вовремя, пока ребенок ишо не шевелится. А та живых, живых убивает и выкидывает.
Мерзко мне и глядеть на ейные руки, право слово. Тошнота к горлу подкатывает, как их вижу.
И возьми, к примеру, как она обошлась с теми стариками.
Когда она со своим Алексой купила у акушерки Лены дом, во дворе ишо стоял махонький домишко — всего-то в одну комнатенку. Жили в ем двое стариков, муж и жена, совсем немощные, еле дышат. Газеты в Окно продавали, тем и кормились.
Повитуха Лена их терпела и не трогала. А как купили те у ей большой дом, стали стариков подговаривать продать им и свой домишко. На что им дом, когда они вот-вот помрут? А продадут, могут в ем оставаться, сколько пожелают.
Старики думали, прикидывали и так и сяк, а там и согласились. Но выговорили себе право жить в ем и дальше. А помрут, дом им перейдет, и тогда пущай что хотят с им делают.
Заплатили им Полексия и Алекса, как договорились, и старики поначалу жили там, как и допрежь того. Но не прошло и трех дней посля расчета, вернулись они вечером, видят — вещи за воротами. А во дворе Полексия с палкой в руке, как разъяренная кошка.
Умоляют ее горемыки дать им дожить ту малость, что им осталась. Ведь уговорились так! Некуда им податься, Каково старикам на улице оказаться, без крыши над головой!
А Полексия орет на весь двор, аж у магазина слышно:
«Пошли отсюдова! Мое это, никого здесь боле видеть не желаю. Киркой кажного убью, кто токо явится сюда!»
Старики — что делать? — потихоньку собрали свои пожитки и уехали в Ш. Кто-то там у их нашелся.
Но здесь-то, вишь, какой воздух — прохладный, чистый, грудь легко дышит. А там жарища, пыль. Душно. Там они, конешно, долго не протянули. Быстро померли.
А Полексия в их домишке летнюю кухню себе устроила.
Господи, и чего токо она не вытворяла! И ни капельки мне ее жалко не было, как ее в тюрьму посадили. И никто ее тут не жалел. Вздохнули бы люди, коли б она опять там очутилась. Ейное место там. Засадить бы ее ишо разок, да на подольше.
И совесть не грызет меня, хочь это я ее упекла в тюрьму. Могла бы, и снова так сделала.
Не жить мне на этом свете, коли вру.
Как повитуха Лена дом свой продала Алексе и Витомиру Стоядиновичу, сыну Ранджела из Двух Сестер, двор тоже поделили пополам, половина сюда и половина туда. Спереди они поставили забор из штакетника и отгородились друг от дружки, а позади осталась старая ограда из камня — низенькая вроде скамьи, на ей летом по вечерам сидят. И эти сидели, пока промеж их вражда не завелась. А комнаты их разделяет одна стена, и все. Дом-то один, и, само собой, стена одна.
Витомир со своей женой Милияной — весь поселок про то знает, не стану таить и от тебя — плохо жил. Раза три он уходил из дому, похоже, сбегал, но наверняка не скажу, не знаю. А однажды ее с детьми из дому выгнал, надумал другую жену привесть. Милияна к своей матери тогда ушла. Про это тоже всем известно.
Кто знает, какого рожна Витомиру надоть было, чем плоха была ему Милияна, токо, думается мне, не нравилось ему, что рожала она одних девчонок. Три раза рожала Милияна и все три раза девок приносила. Бог так хотел. Не судил им мальчиков иметь.
А тут — было это, дай бог память, в пятидесятом, кажись, назад тому лет двадцать с лишком — она снова забеременела.
Поначалу, может, она того и хотела. Может, надеялась, что мальчика родит и мужа удоволит. А потом опамятовалась, вспомнила, что уж три раза так надеялась и все три раза обманывалась. Испужалась, понятно, до смерти.
И — дурная голова бабья — побежала к соседке Полексии, чтоб та ее от тяжести избавила. Ничё лучше не придумала.