Ладно, спасибо и на том, ежели по-другому нельзя. Надо же, весь день ухлопаю!
Пришла машина, поехала я домой.
Шофер высадил меня у калитки. Подогрела я вчерашнюю фасоль, дождалась Мису, чтоб сказать ему, где я и что, и скорей к шоферу, он меня ждал в кофейне. И быстренько обратно в Брегово.
Там все как и было. Токо Милияна перешла на кушетку в кухню. Лежит, молчит.
«Как ты?» — спрашиваю.
«Хорошо», — говорит.
Какое там хорошо! Белая, ни кровинки в лице. Ну да ладно, токо бы не хужее.
«Ты, — говорит ей Ешич, — в рубашке родилась. Коли бы Петрия не привела тебя ко мне, ты б и недели не протянула. Получила б отравленье крови, попало б в мозг, и все».
Видишь, господи помилуй, что могло статься? И пущай кто хочет говорит, чем, мол, тебе доктора помогут, чего ты к им ходишь? Как чем, милый ты мой?
Села я возле ей. Для канпании, чтоб ей веселей было.
Так до вечера и пробыли в докторовой кухне.
К вечеру ей лучше. Уж и на ноги встала. Потихоньку иттить может.
Как стемнело, сели мы опять в машину, шофер довез нас до Окно и ссадил. Чтоб не дознался кто, где мы были. Дальше уж мы пешком пошли.
Привела я ее домой, уложила в кровать. Витомир, на счастье, ишо не вернулся. Это нам повезло. А то бы и ему пришлось объяснять. Придет срок, я ему объясню, ничё от его не скрою. Завтра все и выложу.
Побежала за ихними ребятами. Взяла у Косаны, уложила и их. Домой пришла, когда уж ночь на дворе была.
Ладно, думаю, кончился день. Ух, и уморилась же я!
Поужинали мы в тот вечер с Мисой. Легли. Заснули.
И вот ночью, не знаю, в какую там пору, может, в двенадцать, может, в час, стучит кто-то в наши двери. Колотит, слышу, чуть не ногами.
«Петрия! — кричит. — Петрия, Миса!»
Кто бы это? Вскочила я с кровати.
«Кто там? — спрашиваю. — Кто стучит?»
«Я это, — слышу из-за двери, — Витомир. Вставай быстрей, Петрия! Милияна помирает! Вот-вот богу душу отдаст!»
Ох, господи, ох, господи! Я прямо обомлела! Господи, что же это я натворила!
Тороплюсь одеться, а сама голову от страха совсем потеряла, не могу в темноте юбку найти. Сунусь сюда, сунусь туда — нет юбки, и конец. Насилу догадалась свет зажечь.
Побежали мы с Витомиром. А ихний дом близко, третий от нашего.
Лежит Милияна моя — и не спрашивай, брат, — вся в крови. Цельная постеля кровью залита, будто зарезали женчину.
Видать, с устатку заснула. Во сне из ее и хлынуло, оттого не сразу и спохватилась.
Как увидала я, сердце едва из груди не выскочило, во рту уж было, за зубы зацепилось. Вот-вот сорвется и под кровать покатится.
Что, думаю, будет делать этот несчастный человек — ведь трое малых детей на шее? И кто меня тянул за язык, кто просил лезть не в свое дело. Шла бы сама к доктору, он бы об ей и пекся. В больницу б положил.
«Что ж такое с ей стряслось? — спрашиваю Витомира. — Вставала она с кровати?»
«Я знать ничё не знаю, — говорит он. — Я приехал из Ш. на товарняке в половине одиннадцатого. Пришел домой, она спит. А меня разбудила, когда уж всю постелю кровью залило».
Дети запищали. Проснулись от шума, заплакали. Мамку зовут.
«Веди детей, — крикнула я Витомиру, — к Косане, а оттудова прямиком к доктору Чоровичу. Разбуди его, пущай сразу идет».
Схватил он ребятишек в охапку, будто цыплят, — сильный был мужик, а что с им изделали, знаешь? — и кинулся вон.
Я мигом разожгла плиту, поставила большую кастрюлю с водой. Из шифонера достала чистое белье. Вытираю ее, помогаю кровя остановить, тюфяки переворачиваю. Меняю простыни, рубашку, подкладываю разное тряпье, чтоб все под ей не закровянилось.
А она, бедная, рвется подсобить, а токо мешает. И давай у меня прощенья просить.
«Я тебя ноне, — говорит, — измучила».
«Молчи ты, — говорю, — бога ради».
Нужны мне твои извиненья.
И так я переполошилась, совсем голову потеряла, никак в себя приттить не могу. Слоняюсь по чужому дому ровно потерянная, на кажном шагу забываю, что сделать хотела. Все из рук валится.
Да и сам подумай, легко ли! Посчитай, бога ради, сколько людей в беду попало. И меня туда же угораздило впутаться.
Наконец вот они, прибежали. Витомир и доктор Чорович. Вскочил старик, не спросил и про время.
А доктору Чоровичу было тогда уж шестьдесят или шестьдесят пять. В Окно он приехал совсем молодым человеком и много лет здесь заведовал больницей. Но когда построили в Брегове больницу, нашу прикрыли. На что вам больница?
Старик тогда сильно осерчал и обиделся — они, брат, даже не спросили его: стоит это делать иль нет? — и он не захотел с ими иметь никаких дел. Смотрел на их как на пустое место. Опосля-то спохватились, задним умом все крепки. Зовут старика к себе в больницу. А он и говорить с ими не хочет. И нарочно перешел из больницы в нашу анбалаторию. И так в ей и работал, до самой пензии.