Витомир едва слово смог вставить.
«Погодите, доктор, — говорит он, — богом вас заклинаю, я об этом ничё не знал. Понятия не имел, что жена беременная. Я приехал вечером из Ш. в пол-одиннадцатого и сам ишо не знаю, что тут случилось. Пожалуйста, спасите жену, а опосля мы вам все расскажем честь по чести».
Какое там! Он и слышать не хочет.
«Нет! — говорит, — не опосля! Вы мне счас же все выкладывайте. Не то я ухожу. Я не притронусь к ей, пока не услышу, что было. Или говорите, или я ухожу!»
Вот человек, о господи, твоя воля!
Захлопнул чумоданчик и взял его в руки. Уходит, и конец.
«Но, доктор, — кричит Витомир, — да я сам ничё не знаю! Что я вам скажу, ежели сам ничё не знаю?»
«Господин доктор, — опять приходится мне встревать, — никакой это не мясник. Человек хотел помочь ей, и все. Спасите нашу Милияну, а завтра рано утром мы придем к вам и все расскажем. С начала и до конца. Ладно, а?»
Мало-помалу поутих он. Поставил чумоданчик на пол. Вроде отпустил его дьявол.
«Я, — говорит он уже потише, не кричит, — этого так не оставлю. Я уже боле не могу смотреть, как молодые и здоровые бабы умирают, а негодяи разные на их наживаются. И я ничем не могу помочь. Хватит, надоело, нет боле терпенья. Кто-нибудь сядет у меня в тюрьму. И тогда поглядим, кто ишо решится заниматься такими делами».
«Господин доктор, — говорю я ему, — Христом богом вас заклинаю, все как есть вам расскажем. Не допустите токо, чтоб погиб человек через нашу глупость».
Наконец он смилостивился. Открыл чумоданчик.
«Завтра, — говорит, — в семь утра чтоб были у меня. Обои приходите. И подпишете мне заявление. Боле я такого не потерплю».
Тут он выгнал Витомира.
«Ну-ка, — говорит, — выдь».
Вода к этому времени уж согрелась; полила я ему на руки. Составили мы два стола посередь комнаты, накрыли клеенкой. Страшно сказать, но точно покойника собрались обмывать. Перенесли туда бедную Милияну.
Вытащил он из чумоданчика свои крючья.
Опять стояла я возле Милияны, пока ее потрошили. Нет, брат, на свете никого несчастнее женчины. Литра два пота с ее сошло в тот день — сперва у Ешича, а опосля тут, под рукой Чоровича. Семь уколов Чорович в ту ночь ей сделал. И в руки, и в вены, и в зад. Всю изрешетил.
Потрошил он ее, верно, цельный час. Наконец залатал, что ли, уж и не знаю, что он ей там сделал. И все, кончил.
Господи, как уж я радовалась, что дождалась этого. А как Милияна выдержала, и понять невозможно.
Положили мы ее снова на кровать, позвали Витомира. Снова я полила Чоровичу на руки, сварила кофею.
Выпили мы по чашке, и Чорович меня домой отослал.
«Ступай, — говорит, — домой. Хватит, нагостилась».
А уж до рассвета всего ничего.
Он же, господи, и домой не ушел, остался. У их было две комнаты, он, не раздеваясь, бухнулся в другой комнате на кровать.
«Ежели что, — говорит Витомиру, — сразу меня зови».
На том я их и оставила. Пошла к себе.
Как-никак и я заслужила чуток передохнуть.
На этот раз все окончилось благополучно. Ночь прошла. Никто меня не позвал, с Милияной боле ничё не было. Как я ушла, она и заснула. А утром и доктор Чорович пошел к себе.
Семи ишо не было, я зашла за Витомиром, чтоб иттить в анбалаторию.
Делать неча, придется во всем признаваться. Теперича ничё не скроешь. Ежели б мы его не звали посередь ночи, может, и обошлось бы. А так нет, видел человек все, что надо.
Ну, думаю, подложила я Ешичу свинью! Но, может, ему ничё и не будет, надеюсь про себя, ведь он как-никак помочь хотел человеку, рази нет? Не сделай он того, что сделал, Милияна, может бы, и померла. Расскажу доктору Чоровичу все как есть, что ж он, не поймет рази, не может такого быть, чтоб не понял. Ведь так?
Пришли мы в анбалаторию, но, правда, припозднились — пока я привела ребят от соседки, пока покормила их, уже и восемь, — пришли, значит, мы, а нас там, господи, твоя воля, уж и не ждут.
«Вы мне не нужны, — говорит Чорович. — Все, что мне надо было, я уже узнал. Пущай теперича доктор Ешич перед судом отвечает. — Видал, все узнал! — Грех врачам заниматься такими вещами, какими занимаются одни мошенники и негодяи».
«Дак ведь, — говорю, — доктор Ешич ни в чем не виноватый».
«Пущай в этом суд разбирается, а я не буду. Я врач, а не милиционер».
«И кто же это вам, — спрашиваю, — так все хорошо рассказал?»
«Полексия, — говорит. — Полексия мне все рассказала. И мы все записали и подписали, как положено».