Сказал, повернулся и ушел. Не стал ждать, что тот про его думает и скажет.
Взвыли Алекса и Полексия. Как же так? Что ж это будет? Ведь он старый, в отцы ей годится. Дедом мог бы уж быть, ежели б господь бог дал, а он за девчонками по руднику гоняется.
Отколотил Алекса жену. Где ты была? Почему девчонку не уберегла? Чем занималась, почему не видела, что у тебя под носом деется? Как же ты, мать твою, глядела, когда ничё не видела? Другой раз девку упустила! И давай ее по спине молотить!
Да рази тумаками поправишь дело?
Взялись они дочку выспрашивать. Позвали ее. Правду ли этот дурак говорит? Чего он тут плел?
Но девка, похоже, не очень-то испужалась. Смотрит им прямо в глаза.
Да, говорит, правду, и не говорите мне ничё. Все одно слушать не стану. Мы любим друг друга, и, коли по доброй воле не отдадите за его, мы обои убежим. И вы никогда меня не увидите. Вот знайте. Он, и никто другой.
Что тут делать?
У Алексы и Полексии так все в голове спуталось, что они даже не избили ее. Она и ушла к себе.
Всю ночь горемыки глаз не сомкнули, на другой день бродят как помешанные. И точно, помешанные. Опять девку ославили, второй раз, теперича с ей ничё не сделаешь, никуда не пристроишь. Кому она такая нужна? Кто ее возьмет?
Как ни крути, деваться некуда, соглашаться надо. Надо, решают, уступать.
А там пораскинули мозгами и думают, может, так оно и к лучшему, хорошо, хочь этот берет, могло быть и хужее. Поди знай, где найдешь, где потеряешь!
Дали они свое согласье. Супротив воли, но дали. Выходи, думают, господь с тобой, выходи за кого хочешь, хочь за цыгана выходи, ежели охота приспела, лишь бы скинуть заботушку со своих плеч. Хочь и родное дитё, но пропади оно пропадом, пущай садится теперича кому другому на шею, с их хватит, хлебнули сраму вдосталь.
Объявили это дочке. Передали Витомиру, согласные, мол, они, раз по-другому не выходит.
Узнали про это и в поселке. Говорят, Лиля с Витомиром уж и живут, будто муж и жена. Кажную ночь, как старики заснут, она идет к ему и возвращается на заре. Побледнела, говорят, от бессонных-то ночей, и то углядели. Ждут токо, чтоб про Милияну люди малость подзабыли, а там и распишутся. Так они решили и так уговорились, а Алекса и Полексия дали согласие.
Они, значит, решили и уговорились, но кабы все зависело токо от слюнтяя этого Витомира и вертихвостки Лиляны. Кабы все шло, как им хочется. Кое-кого ишо надо бы спросить. И жисть проклятущую, брат, тоже не вредно спросить.
А ее-то вы спросили, дурачье сорочье?
Прослышала об том Витомирова родня.
И тут же явились не запылились. Отец с матерью, братья, снохи. Понаехали ровно на ярманку. И детей прихватили, токо что овец и коров дома оставили.
Взяли они Витомира в оборот и давай мутыжить.
Ведь она, навалились они на его, девчонка сопливая, рази она пара тебе, тебе тридцать седьмой пошел, а ей семнадцатый, ты в отцы ей годишься, а не в мужья. Ведь у тебя три дочки, каково им будет без отца-то, что они об тебе думать станут, как вырастут, что об их люди будут думать, как они-то, бедные, замуж пойдут? Выгнал жену, ладно, может, она нехороша тебе была, но почто, бесстыдник, детей-то прогнал, есть у тебя совесть иль нет? Ноне-то ты ей куда как хорош, а что будет, когда старость придет, кто за тобой, дряхлым и немочным, ходить станет? Об этом ты думаешь? Да и потом, что это за девка, что за старика идет, рази это невеста? Видать, она уж привыкла к старым, не впервой, чай, рази ты первый у ей, слышал небось про ейного шофера, видал, как он ей голову оболванил, что это за девка такая, что ее шоферня по дорогам возит и наголо стрижет. Ты и сам бы все увидал, умный ведь человек, токо все равно что помешался, ослеп, память отшибло. Девчонка-то пропащая, вот мать ее — а всем про ее известно, что она знахарка и ведьма, — и решила пристроить дочку не мытьем, так катаньем. И, видать, подсунула тебе какое-никакое зелье, подкинула какую-никакую отраву, ты и потерял разум, ровно больной. Опамятуйся, Витомир. Над пропастью ходишь, того и гляди свалишься.
Так-то вот. Мытарят его как зайца гончие.
Не один день они так на его давят, дохнуть не дают, а он знай отбивается. И неплохо вроде отбивается, тогда он в карман за словом не лез. Но их много, а он один. Рази от такой своры отобьешься?
Тыркается он туда, сюда, хочет их со следа сбить. Токо бы улизнуть, думает, а там уж как-нибудь.