Слушает девка, слушает. А, видать, нелегко ей это слушать. Так уж ей охота знать, что там, куда ее сердце тянет. Токо ведь и знает, что от матери услышит. Какую ж это голову надо иметь, чтоб не спятить?
А молодой мастер все ходит и ходит.
Разговаривает с Лилей, в кино ее водит, по улицам гуляют. Старается парень, денег не жалеет.
А уж какая любовь промеж его и Полексии! Та перед им так и стелется. Что ни скажет — умно, что ни сделает — лучше не бывает. И с родителями его познакомилась, со всей семьей перевидалась. Рассказала всем про дочерино приданое, небось не сирота безродная. И все родичи его тоже по душе ей пришлись.
А дочке одно твердит:
«Смотри сама, во все глаза смотри, теперича самое время смотреть. Но ежели хочешь знать мое мненье, другого такого случая тебе не дождаться».
Сама она с золовкой всякий раз, как жениху приттить, в город отправляется — дела, мол. И тут в точку угодила.
Уйдут в город да надолго. Лиляна с Радомиром одни в доме. Время вдосталь. Никто не беспокоит.
Пущай детки наговорятся. Надоть им хорошо друг дружку узнать.
Так раз, другой, третий. Так неделю, месяц, два. А время свое дело делает, человек чай не железный, чтоб из его штемпеля ковать. И вот девушка, что поначалу кажную ночь плакала в подушку, и молодой партейный мастер, что о своей мастерской мечтал, сошлись, как водится. А ее, кто знает, может, и уговаривать долго не понадобилось.
Живет Лиля с Радомиром, а про себя думает, это так, мол, несурьезно. Дает себя уговорить, да раздеть, да в постелю уложить, но все морщится, будто ей противно. Об Витомире думает. Должно, на что-то надеется и не хочется ей выходить за Радомира. И все нос воротит, когда ей об том говорят. Но как кувшин, с которым часто по воду ходют, однажды да разобьется, так и она в конце концов попалась. Пошло пузо расти.
И все. Кончено дело. Теперича назад ходу нету.
Так вот и году не прошло, как она бегала к Витомиру и клялась, что ей нужон один он, и никто другой, а она уж родила от другого. Недолго одна мучилась.
Приметили родичи неладное и давай поначалу охать да ахать. Что же это да как же это? Но не растерялись и тут же окрутили ее с мастером.
Алекса и Полексия помогли зятю, и он, перед тем как жене родить, с завода ушел и свою скобяную мастерскую открыл. Не на главной улице, правда, но тоже не на плохом месте. Совсем даже не на плохом.
А как Витомир с Милияной живут?
Кто знает? Они молчат, сама спрашивать не станешь.
Но кой-что и без спросу видать. Он ходит невеселый, она тоже. Не ругаются, не дерутся, на улице ничё не слыхать. Но похоже, от любви и согласья не помирают.
Через месяца два или три опосля того, как Витомир выгонял Милияну, кажись, точно в то же время, что и Лиля, Милияна затяжелела. Должно, она так нарочно устроила, не иначе. Жена, брат, на что ни пойдет, когда за мужа бьется. Надеялась удержать его. Тогда-то и вышла эта катавасия с докторами. Я тебе рассказывала.
Но конца-то всему этому ишо нет. И, видать, не скоро будет. А верней сказать, до самой ихней смерти конца не будет.
Отсидела Полексия свой срок в Забеле. Лиля вышла замуж, Радомир открыл мастерскую, родился у их первый ребенок, а там сразу и второй. Милияна от выкидыша, что чуть ей жисти не стоил, давно оправилась и живет со своим мужем. Дети у их живы-здоровы.
Все как-то приладились. Токо Витомир, сказала бы, переменился. Похоже, сдал.
Редко увидишь его на улице, а увидишь, диву даешься: сгорбился, постарел. Глаза тусклые. Вроде бы и прежний, но лицом стал грубее и на тело суше. Будто это не он, а брат его, лет на десять старше и ростом пониже, однако очень на его похожий. Не оглядываются боле на его люди.
А годы идут себе и идут.
Время опять свое отстукивает: не сразу и поймешь, что тебе готовится, что на тебя свалится. Все вроде по-старому, что у нас, что в Ш., рази что Лиля родила третьего. Но то, да не то. Одни на свет появились, другие поумирали. А те, что остались, к смерти ближе подошли.
То, да не то.
И потихоньку-полегоньку — это так тогда казалось, что потихоньку, на самом-то деле время бежало быстро, — пришел пятьдесят пятый. Теперича у нас семьдесят третий, а минуло с тех пор восемнадцать, вот и выходит, пятьдесят пятый.
Так? Верно ведь? Да, да, так и есть, пятьдесят пятый.
А в пятьдесят четвертом, как раз пятнадцатого марта это было, с Мисой несчастье случилось. Работал он в ночную смену, и вагонеткой его зашибло. Десять месяцев в больнице пролежал. А весной пятьдесят пятого, через три месяца как он вернулся из больницы домой, доктор Чорович расстарался и выхлопотал ему путевку на море. В Игало.