В начале лета Миса и получил ее. А ни он, ни я никогда на море не были. Мы и договорились, что вместе поедем. Поглядим на это чудо.
Ну, поехали мы, и там все было ладно, ничё не скажу. Он жил в этой, как ее, санатории, а я с одной женчиной, комнату сымала. Но кажный день виделись. Миса грел на солнце свою ногу, все надеялся, получшает ему. Да какое там! Пустое дело, брат.
Под конец июля вернулись мы оттудова черные. Приезжаем на станцию. Глядим, Окно как Окно, ничё вроде не переменилось.
Приходим домой и слышим: у Милияны беда, Витомира, говорят, удар хватил. В одночасье. Упал вдруг, ровно вол, когда его ножом в шею пырнут. Шелохнуться не может, говорят, лежит в больнице бревно бревном.
Какой удар, господи помилуй, не верю я. Может ли такое быть, чтоб здорового детину так сразу и разбило? Брешут окненцы.
Бегу к Милияне.
Не брехня, выходит, все правда. Всамделе в больнице лежит. Ни рукой, ни ногой не может двинуть, как покойник вытянулся.
Что, спрашиваю, случилось-то? Ведь совсем ишо молодой, хорошо, коли сорок два стукнуло. В такие-то годы паралитиком стать?
А в поселке пустобрехи чего токо не плетут!
Одни быстро скумекали, что, когда Витомир перед тем, как русским приттить, сбежал, он пошел не сразу в партизаны, а поначалу был у дражевцев[2], а токо опосля опамятовался и перебежал к партизанам. У их он храбро воевал и стал офицером. А когда приезжал на побывку домой, в армии-то разнюхали, где он был до их, что у четников воевал, ну и выгнали. Так бы он ишо и теперича служил.
Хошь верь, хошь не верь.
А тут — плетут и такое — прознали про это поселковые партейные. Я их всех знаю как облупленных; все они мельтешили, добивались чегой-то, но, кажись, один токо Жика Курьяк офицером стал, а все прочие голытьбой были, голытьбой и остались. И вроде бы решили они отомстить ему. Мы тебе, мол, покажем, как в офицеры выходить. Мы всю войну вшей кормили, жистью своей рисковали, а ты раз-раз и прибежал к накрытому столу. Ты нам за это заплатишь.
Начали они за им охотиться. Пришли раз домой: он убег. Пришли другой раз. Он во дворе был, вовремя их заметил, перескочил через забор и был таков, ищи ветра в поле.
А в третий раз пришли, господи, в два часа ночи. В постели его взяли.
И двери отворить не просили, ввалились без спросу. И сонного трое или четверо били. Да так били, что он едва душу спас.
Все в доме, рассказывают, у его поразбивали, столы и стулья поломали, мебель покорежили и перевернули, а на стене написали: «Витомир — головорез-четник». А он, значит, избитый до полусмерти, убег в лес, дня три или четыре там хоронился, спал, где придется, ел, что придется, оттого, мол, его и паралич хватил. Еле домой приполз, свалился в кровать и боле уж не поднялся.
Дуракам, известно, что хошь плети, они всему верят.
А другие рассказывали, что все так и было, токо били его не наши окненцы, а Лилин муж, Радомир из Ш.
Услышал, говорят, что промеж его жены и Витомира было, как он обманул ее и как она его, Радомира, обманула, подговорил своих дружков, сели они на поезд, приехали сюда и избили его.
Чуть ли их тут не видали. Приехали, говорят, с пассажирским дневным, но сошли не в Окно, а раньше — в Двориште. И спрятались в лугах. А ночью перешли через горы в Окно, прокрались в темноте по улице, сделали свое дело и затемно вернулись в Двориште. А с утренним поездом уже были в Ш.
Могло, конешно, и такое быть. Радомир тоже партейный, он тоже мог написать «Витомир — головорез». Чтоб след замести, как кошка свое дерьмо зарывает. Мол, он его бил как партейный за то, что тот в четниках ходил, а не за что другое.
А третьи опять свое рассказывают. Можешь что хошь выбирать. По уму свому и выбирай! Воля твоя!
Что меня касаемо, я им нисколечки не верю.
Окненцы, брат, брехуны, каких мало. Ты его тридцать лет знаешь, тридцать лет Миланом кличешь, а он на тебя вылупит зенки нахальные, не так, говорит, его зовут.
Поздороваешься с им:
«Здравствуй, Милан».
«Я не Милан, — говорит, — я Стоян».
«Ладно, будь по-твоему. Здравствуй, Стоян», — говоришь, хочь и знаешь, что он Милан.
А он:
«Да не Стоян я, какой Стоян! Я Пера».
Что хошь, то и думай. Ты ишо их не знаешь, не знаешь, с кем дело имеешь.
Может ли быть такое, скажи на милость, десять лет как прошло с войны, а люди чтоб не дознались, был Витомир в четниках иль не был? Да к тому ж в головорезах? Дак ведь все они не на краю света были, а тут, круг Окно да Брегова, далеко не уходили. Все на глазах, никто особо не прятался. Но пущай бы никто его не видал, ладно, можно и такое допустить. Но чтоб ни одна душа десять лет про то и слыхом не слыхала, такого быть не может!
2
Дражевцы — сторонники Драголюба (Дражи) Михайловича, полковника королевской югославской армии, возглавлявшего отряды четников.