Все по очереди отымается. Первой рука, опосля нога, там другая рука. И так одно за одним.
Когда привезли его домой, он ни рукой, ни ногой, ни другим чем не мог пошевельнуть. Лежит пластом, и изо рта слюна текет. Одно слово, живой труп.
А про пижаму никто ничё не говорит. Ни один доктор не берется объяснить.
Что это за фокус-покус? То пижама есть, то ее нет. Где она была? Куда девалась, что с ей делали, пока ее не было? А?
Э нет, меня не проведешь.
Как услыхала я про все про это, как мне Милияна рассказала, я сразу поняла, чьих это рученек дело. Сразу, брат, поняла. Она, боле некому. Коли у нас где что неладное деется, без ее дело никогда не обходится. Страшная баба, с ей шутки плохи. Нет для ее ничё слаще, как зло кому сделать, хлебом не корми, дай ей человеку напакостить. Злом живет. Без хлеба она, поди, как-нибудь прожила бы, без злого дела — нет ей жисти!
Подождала я на всякий случай Витомира, чтоб самой на его поглядеть, вдруг чего набрехали.
Привезли его, выгрузили перед домом, как гнилую колоду с Бучины.
Пришли мы с Косаной, другие бабы, чтоб, может, чем помочь бедной Милияне. И как увидели мы его, господи! Тебе одно, другое говорят, а ты все до конца-то не веришь. Не может, думаешь, такого быть. А как на твоих глазах выгрузили его, ровно тушу протухлого мяса, тут уж видишь, что все говоренное, брат, ишо пустое.
Бедная Милияна скрепила сердце, молчит. Дак она уж и видала его, в больнице навещала. А мы с Косаной токо что в голос не кричим. Вытолкали нас на улицу. Рази можно живого человека оплакивать, рази должон он глядеть на наши слезы и слышать наши причитания?
Отощал, несчастный, тонкий, длинный, что твое коромысло, токо его можешь, как хошь, сгибать да выгибать. Ноги хлипкие, висят, руки болтаются. Рот слюнявый — господи, что ж с красотой такой сталось? Кожа белесая, какая на грибах бывает, а руки будто паршой покрылись. Пальцы скрючило, а ноги ровно у мертвеца.
Охаем мы, на его глядючи, а он хочет на нас посмотреть, да один глаз смотрит сюда, а другой — туда. И токо пальцами на одной руке чуть-чуть шевелит — видать, мешаем мы ему — и мычит басом. А волоса его, курчавые да черные, высохли все, прямые, как мочало, и будто их кто пеплом посыпал. За три месяца голова седая стала, как у шестидесятилетнего.
Впору помереть, на его глядючи.
В тот день дождалась я, как Миса мой с работы вернулся, и говорю ему:
«Ну, Миса, здесь дело нешуточное, голову спасать надо. Бежать надо отсюдова. Пока не поздно».
Послушал он меня тогда, слава богу.
А в доме Жики Курьяка жила тогда его мать, покойная тетка Драга. Уговорились мы с ей, что сдаст она нам одну комнату — ход в ее был со двора. Женчина она старая, одинокая, на что ей две комнаты?
Сдала она нам свою большую комнату, и мы тут же сюда сбежали.
Тетка Драга осталась в одной комнате, вот в этой, где мы теперича сидим, тогда это тоже была комната, а мы в другой устроились. Кухни нам обеим Миса во дворе построил. Немного лет прошло, она, бедная, померла, и Жика отдал нам весь дом.
Первое, что я сделала, как мы сюда переселились, стала, не мешкая, талисман искать. Супротив ведьм, понятно.
Не дамся, не жди.
Теперича всего и не вспомнишь.
Пошла я тогда к одной женчине. А она мне сказала:
«Я, клянусь богом, не могу тебе в этом деле пособить. — Прямо так, брат, и сказала, не могу. — Что знаю, то знаю, а это нет. Но ступай-ка ты, — говорит, — к одному человеку, он в третьем отсюдова селе живет. Скажешь ему, кто тебя послал, и он тебе все сделает в наилучшем виде».
Вот я и пошла к тому человеку.
Два раза, господи, ходила. И стоило это мне немало. Но зато получила то, чего хотела.
Как сунула тогда я талисман в пояс, так всюду с им хожу, ни днем, ни ночью не расстаюсь. Вот и сейчас он со мной, на всякий случай.
Это махонький мешочек такой. А что в ем, не скажу тебе, не знаю, я и не спрашивала. Спрашивать-то не положено.
И Мисе я хотела такой подсунуть. Но он все время одежу меняет. В одной на работу идет, работает в другой, а дома иной раз в третьей сидит. Никак не подложишь, заметит. Да и не будешь же весь день перекладывать из одной одежи в другую! Я и сунула его под порожек.
Попробуй-ка теперича, перескочи его!
Опосля чеснок. Его ведьмы тоже не жалуют.
Мне ишо та женчина сказала:
«Талисман носи, но без чеснока дом не оставляй ни днем, ни ночью».
А мы, слава богу, его завсегда любили.
Первым делом две головки в постелю сунула. Под тюфяки, одну ему, другую себе под голову. А уж никакая еда без его, понятно, не шла. И горячая, и холодная, и так, сырой, завсегда он у нас на столе. И в праздник без его не обходилось. Все сделала, как она велела.