Посадила рассаду в другой раз, она уж принялась, а я все о святом думаю. Что, как он на этом не остановится?
Мне бы с кем-нибудь посоветоваться. Чтоб кто умный мне сказал, что теперича святой Врач обо мне думает?
Правду тебе скажу, я бы к попу пошла. Он бы мне все до тонкости растолковал.
Но что поделаешь, когда нет у нас попа. Окненская голытьба никак не могла уговориться — ее токо палкой можно уговорить, по-другому никак — собрать деньги на постройку церквы, так что у нас своей церквы нету. Ежели причаститься хочешь иль свечу во здравие поставить, шагай в монастырь. А словенцы, швабы и хорваты лет за шесть до войны сговорились, и, пожалуйста, католическая церква, да каменная, и по сей день стоит.
И вот народу сербской веры здесь много, а церквы нет. А католиков всего-то и осталось человек десять, две или три словенских семьи, а церква своя у их есть.
Но попа-то и у их нету. Ни одного попа в поселке нету.
Первым попом в ихней церкве был отец Франя. Хороший, говорят, человек был, моя бывшая соседка Косана у его в доме работала, так она рассказывала, что собственными своими глазами видала, как он в нужник бросил охапку каких-то бумаг. Она спросила, чего это он бросает, а он говорит — в этих бумагах написано супротив шахтеров и шахтерского профсоюза, прислали ему их, а он не хочет нашим людям вредить.
Не знаю, правда это иль нет, за что купила, за то и продаю.
Но главное, перед самой войной отца Франю сместили, и он уехал. Опосля войны говорили, что, как немцы пришли, он подался к партизанам и тепереча будто в Загребе министром стал.
На место отца Франи поставили другого попа.
Его я тоже не видала, тогда я здесь не жила. Но он, люди сказывали, связался с этим проклятым шпиёном и гестаповцем Карлой Верлогером из Ш. и со швабами, что на шахте работали, предателями, и, когда в сорок первом этот Карла пошел насильничать, как разбойник на большой дороге, убивать людей, ни сном, ни духом не виноватых, а швабы-чернорубашечники с пауком этим на рукавах начали на шахтах запугивать наших людей, затаскивать их в подвалы и бить их там до полусмерти, однажды ночью из лесу потихоньку спустились партизаны и прикончили этого попа.
Тут же прикатил в Окно Карла с отступниками своими и карательным отрядом. Они тогда сожгли много домов и тринадцать человек убили. Говорили, что приказ был убить десятерых, за ихнего попа, значит, десять наших, но в спешке они на троих обсчитались.
С тех пор нового священника и не присылали. Нынче тут ни одного шваба не сыщешь и католического попа тоже нету.
Вот и выходит, ни одного попа — ни нашего, ни католического нет, что будешь делать? Я и решила иттить к валашке Анне в Нижнее Окно.
Она мне один раз уж помогла. Ртутью я была отравленная, она меня из мертвых подняла.
Сорвалась я и помчалась прямиком из Верхнего Окно в Нижнее.
Рассказала я ей вое как есть.
«Сделала я, — говорю, — одну промашку и пришла к тебе за советом. Третьего дня был Святой Врач, а я забыла и сажала в тот день капусту, будь она неладна. Что мне теперича делать?»
Выслушала она меня. Головой покачала.
«Видит бог, — говорит, — немалая это промашка. Опасный святой».
«Знаю», — говорю.
Задумалась она.
«Я тебе такой совет дам, — говорит, — купи-ка ты свечу потолще, так за два-три червонца, пойди в монастырь и поставь ее там святому Врачу. Точно не обещаю, но, может, святой и смилуется. Чай, он тоже человек, небось знает, что такое милосердие».
А от нас до монастыря двадцать километров. В ту пору туда поезд ходил, но перво-наперво дорога денег стоит, а окромя того, цельный день надо убить. Уж так неохота ехать, сказать тебе не могу.
«Сделаю, — говорю, — все, как ты велишь. А что, теть Ань, как ты смотришь, ежели я с кем пошлю эту свечу? И ее там заместо меня поставят?»
«Можно и так, — говорит, — чего ж? Он все видит и, чай, догадается, от кого свеча поставлена. Но гляди выбери верного человека, чтоб без обману».
Так я и сделала. Дала свечу соседке своей — она баба верная, и как раз собралась в монастырь ехать то ли на Успенье, то ли на Вознесенье, уж точно и не помню, — она и поставила свечу заместо меня.
«Спасибо тебе большое, теть Ань, — говорю я валашке, — но я бы тебя попросила ишо и поворожить мне. Там свеча, здесь ты поворожишь — авось, святой Врач скорее смилуется и простит меня!»
«Да, — говорит, — так, понятно, ишо лучше. Вернее будет. Это ты правильно рассудила».
И она поворожила мне на воде и базилике.
«Но, — сказала она мне, как кончила, — теперича ты сама должна оберегаться. Цельный год думай, что делаешь. Гляди, опять не пропусти какого святого. И с мужем своим, прости, по этим дням греха остерегайся. Береженого бог бережет».