Знаешь, ничё не отбивает так от людей, как несчастье.
Чуть беда какая с тобой стрясется, все разом от тебя бегут. Страх людей одолевает, вот и стараются держаться от тебя подале, как от смердящей падали или заразы какой. Считают, видно, ты по своей вине в беду попала, и не для чего другого, а токо для того, чтобы их покоя лишить, чтоб застращать их — мол, и с ими такое быть может. Да ишо и злятся на тебя, других чувствий у их и нет.
А когда свиней колют, рази не так бывает?
Свинью тянут за уши, она ишо верещит, ишо и нож ей в глотку не вогнали, а все свиньи уж переполошились, визжат, мечутся, ищут, куда бы убечь. Боятся, что и с ими такое сделают.
А ту, что режут, ту они, господи помилуй, ненавидят лютой ненавистью, потому как, думают, это она, дура, навлекла на их эту напасть. Не будь она дурой, не ищи сама беды, люди бы не пришли с ножами, и ничё такого бы не было.
А мясники уж ее и зарезали; и пожила всего ничего.
И теперича с ей можно делать что хошь — ошпаривать, шкуру сдирать, потрошить, сало со спины сымать, резать на куски, голову отрубать, им уже на это плевать. И на людей они зла не держат. Глядишь, в лохани роются, жуют, довольно промеж себя хрюкают, на солнышке нежатся, а там и спать завалятся. И хочь бы что! Не понимают, дуры безмозглые, что люди с ножами скоро снова нагрянут, что их то же самое ждет, просто до их черед не дошел.
Так вот и люди. И они думают, что ты по заслугам получила, и не дай бог их своей бедой обеспокоить. Считают, раз я нагнул голову, меня беда и минует. Пущай тебя уносит мутная водица, лишь бы мне стоять на твердом.
Но кого беда минует, брат? Черед просто не дошел, а ждет всех одно. Сегодня, завтра, послезавтрева — вот и вся недолга.
Прошло какое-то время, как моторист в рупор крикнул, и снизу, слышу, приказ — подымай клеть.
Движется она к нам, главный анженер едет. Долго ждать не заставил.
Вылез он из клети, потный, замурзанный. Снял каску с головы, утирается платком. «Ты жена Милосава?» «Я», — говорю.
А глотка-то пересохла, голос прерывается.
«Так вот, — говорит он мне. — Не знаю, сказал ли тебе Каменче, с твоим мужем ночью беда случилась. Мы его в больницу в Брегово отвезли».
Я как окаменела, не знаю, что и спросить.
«А что за беда, господин анженер? — спрашиваю. — Живой мой муж?»
Ему, вижу, и глядеть на меня неловко. Но что поделаешь, надо.
Взмахнул он рукой вот так.
«Какой я тебе господин? — говорит. — Живой он, живой! — Вижу, мучается, не знает, как сказать. — Ты не пужайся. Оборвался канат на большой лебедке, и вагонетки сорвались. И одна малость задела его».
Но рази вагонетка может задеть малость? Стукнет — и все, готов. Глазом не моргнешь, искромсает, ровно виноград в давильне.
Понял он, что дал маху.
«Ты, главное, не пужайся, — снова сказал он. — Его не осью ударило. Чуть крюком зацепило».
«А как зацепило-то, господин анженер? — И сглатываю слюну. Слышу, как она клокочет у меня в глотке. — В какое место зацепило?»
А ему, вишь, никак не хочется господином быть. Ему бы крестьянином хотелось быть. Вот что его боле всего тревожит.
Снова он над головой рукой машет, будто мух отгоняет.
«Да не зови ты меня так! Ногу ему зацепило. Не сильно. Ничё страшного. — И оборачивается к мотористу: — Подай-ка, брат!»
И тут я все вспомнила.
Дак мне ж это все во сне привиделось! Коли увидишь во сне белые портки да солнце горячее, это завсегда не к добру. Такой сон беду предвещает.
Моторист стоит рядом, теперича и он ближе подошел, слушает наш разговор. А тут снова куда-то сгинул. Гляжу, несет да бережно так, ровно, к примеру, корзинку с яйцами, узелок какой-то. Одежа, видать.
«Вот», — говорит.
«Тут его вещи», — говорит анженер.
Взяла я, поглядела.
Сверху рубаха, в какой Миса из дому пошел; должно, не снял ее, комбинезон прямо на ее натянул, я ее сразу узнала. Потом фуфайка: там, где он работал, холодно, не как в забое; он никогда ее не сымал, и фуфайку я сразу узнала, пахнет Мисой. Но окромя этого, ишо какой-то запах, да крепкий. Прямо в нос шибает. Господи, дак ведь это кровь!
Держу фуфайку-то в руках, хочу развернуть.
Полу подняла, гляжу — она вся в крови. С первого раза ничё другого и не увидишь, сплошная кровь.
Щупаю пальцами, край какой-нибудь ищу. Ухватилась за что-то, потянула. Половину штанины вытащила.
Не цельные брюки-то, а токо эти полштанины, и тоже наскрозь в крови, кровь уже затвердела малость…