Пришли мы, а там очередь. Господи, куда ни сунешься, везде полно. И то, что бог судил, получишь не сразу, а прежде очередь отстоишь.
Но мне недосуг сидеть в очереди да носом клевать.
«Где здесь, — спрашиваю у санитара, — доктор Ешич, он из Бреговской больницы сюда перешел».
«Он, — говорит, — в хирургии. Там его ищи».
«А где это?»
«Вон там, — говорит. — На двери написано!»
Эх, кабы я читать умела!
Ну да ладно, как-нибудь обойдемся. Найдем хирургию.
Пришли туда. В рестратуре я не стала спрашивать, поднялась по лестнице прямо туда, где больные лежат.
Спрашиваю Ешича.
«Счас поищу», — говорит мне сестричка.
А было дело — я его чуть под монастырь ненароком не подвела. Соседка моя осталась тяжелая, я и отведи ее к ему в Брегово. Он ее перировал, но тут впутались другие люди, одна окненская ведьма руку приложила, и Ешича в суд потащили, едва в тюрьму человек не угодил. На суде я ему, правда, подсобила, и он выпутался. Опосля-то мы, конешно, помирились, но тогда он здорово намаялся и страху натерпелся, потому и не знаю, может, вспомнит, что было, и не захочет со мной разговаривать.
Стоим мы с Каменче на лестнице, боязно мне. Люди, думаю, разные.
Но вот, слава богу, идет. Как услышал от сестрички, что я его спрашиваю, сразу прибежал. Оглядывается, ищет, где я.
А увидал, руки развел, ко мне бросился.
«Где же ты, Петрия? — говорит. — Миса меня про тебя спрашивал».
А он за руку никогда не здоровался. Выпрямится, руки в карманы халата сунет и смотрит на тебя как бы с высоты, даром что маленький и толстый. А тут аж расцеловался со мной.
«Не говори, — отвечаю. — Мы с этим вот человеком всю ночь за им бежали, пешком с гор пришли».
Он поздоровался и с Каменче. И ему руку протянул.
«А чего ж поезда не подождали?»
«Дак рази его дождешься? — говорю. — Знаешь, как у нас поезда ходют».
«О господи! — говорит. — Вы небось совсем из сил выбились? Ох, Петрия, какое же несчастье на тебя свалилось!»
«Говори скорей, — прошу его, — что с моим мужем? Сильно он покалеченный?»
Он легонько так вздохнул и говорит:
«Петрия, не стану тебе врать, твой Миса очень сильно пострадал. Ты должна это знать».
Ой, горе мне горькое!
«А жить-то будет?» — спрашиваю.
«Надеюсь, будет, — говорит, — ежели не случится чего неожиданного. Когда я видел его последний раз, он был живой, в сознании, и мы с им отлично поговорили. Привет просил тебе передать».
«Как это, — спрашиваю, — в последний раз? Иль он не тут?»
«Нет, — говорит. — Я ночью дежурил и трехчасовым поездом отправил его в Белград. У нас тут, конешно, спецалисты, но там посильней нас будут».
«Ох, господи, — говорю, — что ж это вы со мной все делаете? Увижу я свого мужа хочь ишо раз живого или нет?»
«Петрия, — говорит Ешич, — я понимаю, нескладно это вышло, зато для его лучше. Поверь мне. Они там сделают то, что мы здесь не сможем. Там профессора лечат».
Я тогда первый раз услыхала, что и профессора лечат. Я и не знала.
«О господи, — говорю, — и чего ты со мной, бедной, делаешь! Каким он хочь был, когда ты его последний раз видел?»
«Он, — говорит, — много крови потерял. Холодный уж был, боль его мучила. Я тут и сделал одну вещь, какую, может, и не должон был делать. Когда я его уж в Белград отправил и сестру с им послал, чтоб она за им в дороге следила, спохватился я, что надо было ему ишо один укол сделать. Оставил я заместо себя в отделении молодого доктора дежурить, а сам на машине скорой помощи помчался в Й., чтоб там их перехватить. Сел в вагон, сделал укол, а машина моя поехала в Лапаво, чтоб там меня взять. В Лапаве я оставил Мису с сестрой, а сам полшестого вернулся сюда».
Видишь, что значит иметь знакомого доктора? Другой сделал бы для его такое? Коли бы его здесь не оказалось, как бы ишо Миса мучился, и неизвестно, чем бы все кончилось.
Я, понятно, в долгу перед им не осталась. И когда все уж позади было, отнесла его жене Олгице поросенка — десять кило чистого весу. Разделанного, все как полагается.
Он любил поесть. И любил, чтоб его благодарили. Сам любил доброе дело сделать, но и чтоб за добро добром платили, тоже любил.
«И что, — говорю, — помог ему укол?»
«А как же? — говорит. — Заснул сразу, боль-то утихла. А как приедет, его тут же на стол положат. — Тут он на часы поглядел. — Да, верно, уж все кончили, а ему надо было перед тем сил набраться».
Растолковал мне человек все честь по чести.
«Ну, ладно, — говорю, — ишо я хочу тебя спросить вот о чем: нога вовсе у его пропала иль нет? Словом, есть у него нога или уже нету?»