«Это мне и надо, — говорю. — Спасибо вам, господин анженер».
Снова я его господином величаю. Тогда-то это ему сильно не по душе было. А счас токо засмеялся, ей-богу.
Так все и сделалось.
Миса пошел на комиссию. Комиссия осмотрела его, а он ведь здоровый был, ничем не болел, окромя ноги этой, выдали ему справку.
И через месяц-другой Миса поступил в ламповую на бреговской шахте. А полгода прошло, ему и здесь, в Окно, место нашлось. И он перевелся сюда, к дому поближе.
И ведь будто заново человек родился! Сказал бы мне кто, не поверила б. Не узнать, другой человек.
Напиваться перестал. Выпивать выпивает, про вино не забыл, но допьяна напивается редко. Пьет, как все пьют: выйдет вечерком в кофейню, пропустит две-три рюмочки и тихо-мирно, можно сказать трезвый, домой приходит. А ежели иной раз и напьется, тоже не беда, ведь все не так, как прежде бывало.
И все поет, брат. Выходит на работу, напевает, домой приходит усталый, но все одно напевает.
Идет по поселку, сияет, как школьник, что первую пятерку получил, и чуть ли не кричит:
«Я вернулся на работу! Комиссия меня вернула. Рано мне ишо со старухами сидеть. Я могу работать, на что мне пензия? Пензии не для таковских!»
Кабы не видела своими глазами, да ишо в собственном доме, не поверила б ни за какие коврижки. Вот так.
Но как вернулся Миса на работу, кажись, ишо и в окненскую ламповую его не перевели, у меня ни с того ни с сего рука разболелась. Правая к тому ж.
Ну отымается, и все. Сохнет, как сук на живом дереве.
Думаю я, с чего бы это? И как раз тогда, когда с Мисой все устроилось и жисть моя снова на лад пошла? Может, повернула ее нескладно? Иль ударила?
Нет, господи. Видать, другое у меня.
Думаю я, значит, думаю и под конец так рассудила: это меня святой Врач за ту мою промашку казнит. Не забыл про меня, гонялся, подстерегал и вот поймал-таки.
Уж и винилась, и замаливала, и откупалась. Но, видно, впустую все. Не смилостивился.
И, правду тебе сказать, как докумекала я, в чем тут дело, — хочь и знаю, что, верно, и другая причина есть, но делаю вид, что ничё боле нету, — мне навроде и полегчало. Ежели я могла на человека такую беду навлечь, что он без ноги остался, стало быть, и бог может отнять у меня руку.
Вот она правда божья: положи на весы да взвесь. И с богом, и с мужем квиты.
Может, на том бы я и успокоилась. Дак ведь болит проклятая!
Руки-то две нужны, кто ж по дому работу справлять будет, попробуй с одной рукой, никак не выходит. А чуть больной двинешь, она давай ныть, ломить да стрелять, ажно искры из глаз сыпются.
Ночью спать не могу. Повернешься невзначай, проснешься от боли, и уж до утра не заснуть.
Опять, господи, нехорошо. Ладно, согласная я на божью кару, не противлюсь ей, заслужила, не жалюсь, но кто, брат, за калекой мужем ходить будет? У Зоры, племянницы, — она с нами в ту пору ишо жила — свои заботы. На ее не понадеешься.
Оглядываю я руку, кажную минуту меряю. Разденусь до половины, встану перед зеркалом и сравниваю одну руку с другой. Но ничё особенного не примечаю, руки как руки, может, правда, одна чуть потоньше. Стало быть, сохнет помаленьку.
Терпела я какое-то время, никому ничё не говорила. Кое-как одной рукой управлялась. А больная плетью висит.
Увидал это однажды Миса.
«Ты что руку так держишь?»
«Да болит чтой-то».
«Как болит?»
«От плеча до пальцев скрозь ноет. И делать ей ничё не могу!»
«Не шути с этим, — говорит. — Я калека, не хватало тебе увечной стать, и готово дело. Возьмемся за руки и пойдем по деревням милостыню просить».
Прикрикнула я на его.
«Чего ерунду мелешь? Болтаешь чего ни зря. Какой ты калека? Язык без костей, вот и городишь невесть что».
«Ладно, — говорит, — не стану городить».
Но все ж таки тревога меня гложет. А и вправду, ежели не отпустит рука, что мы делать станем? Хошь не хошь, а выйдет, как он сказал. Ему уход нужон, а у меня рука, как у деревянной Марии. На кой ляд ему такая жена!
Не поверишь, но, как я об том подумала, опять мне маленько полегчало. Руку навроде отпустило чуть. Двигаться начала, чегой-то делаю ей. Не висит плетью, как допрежь того висела.
А немного погодя приметила я, что она отпускает, когда я для Мисы что делаю. Стираю иль стряпаю, на стол подаю. Тут или вовсе не болит, или болит, но самую малость. А как надо чтой-то для дома сделать, большую стирку, обед сготовить, кастрюли вымыть, снова так схватит, что нет мочи терпеть.
Как же так, думаю. То болит, то не болит? Что за нескладица?
Я про такое и не слыхивала. И все на мою голову.