«Иди сюда».
Я подошла.
Он как схватит мою руку. И давай ее дергать, об этот белый стол ломать. Туда, сюда, вверх, вниз.
Уж и не знаю, что прежде сломает, то ли мою руку, то ли свой стол.
У меня слезы из глаз катятся.
Больно, мочи нет терпеть.
«Ой, — говорю, — что ж вы это делаете? За что же бить меня? Коли я больная и немощная, зачем же меня мучить да ишо и бить, ровно скотину?»
Отпустил он меня. Вроде забеспокоился.
«Кто тебя, дура, бьет? Надо ж мне руку посмотреть».
Я взяла кофту свою, собираюсь одеваться.
«Посмотреть! Что бы вы сказали, ежели бы вас об этот стол трахнули! Негоже это, господин доктор, негоже. — И слезы утираю. — Ежели не хотите лечить как положено и помочь мне по-человечески, лучше отпустите меня подобру-поздорову и я уж сама, как знаю и умею, с бедой своей справлюсь».
Старик затормошился круг меня.
«Да погоди, — говорит. — Куда ты пойдешь, дура? Кто тебе лучше меня поможет, курица ты безмозглая? Брось серчать-то. Погоди, я тебе сейчас таблетку дам».
Подошел он к шкафчику, видать, там у их аптечка. Вытащил таблетку, налил из крана воды в стакан.
«На, — говорит, — выпей. Я не знал, что тебе так уж больно».
Проглонула я пилюлю. Выпила воды.
«Как же, — говорю, — не больно, когда я шевельнуть ей не могу? Одно слово, отсыхает рука».
«Оставь, — говорит, — глупости говорить. — Взял меня за здоровую руку, подвел к столу. — Ну-ка посиди отдохни. — И ласково так говорит, ей-богу, ведь когда захочет, умеет. Такой уж сердешный, не поверишь, что это один и тот же человек. — Как Миса поживает?»
Села я на стул. А он за свой стол пошел.
«Как он может поживать? — говорю и все платком утираюсь. — Калека, он и есть калека».
Доктор тряхнул головой.
«Тяжкое это несчастье, — говорит, — тут никто не в силах помочь. Но ты его приведи как-нибудь ко мне, я его на комиссию направлю, чтоб его снова на море послали. — А он уж его раз посылал в прошлом году, мы тогда с им вместе ездили. — Пущай опять на солнышке погреется, ему полезно».
«Приведу», — говорю.
«А как ты за им ходишь? — спрашивает. — С одной-то рукой. К примеру, белье стираешь?»
«Да кто об этом спрашивает? Надо и управляюсь. Он и не замечает, что у меня рука болит. Да она, когда я для его что делаю, вроде и не болит».
Чорович вдруг уставился на меня, навострил уши, ровно заяц. Будто чего не дослышал.
«Как не болит? Совсем не болит?»
«Да, — говорю, — иной раз самую малость болит, а иной раз почти и вовсе не болит. И работать ей могу. Только опосля, как кончу для его что делать, опять начинает болеть».
Призадумался мой Чорович.
«Может, она болит у тебя, когда ты об ей думаешь? А как забудешь, она и не болит».
«Может, и так, — говорю. — Главно дело, сохнет она у меня».
«Да что ты заладила, — снова прикрикнул он на меня, — сохнет да сохнет. Сохнет рука или нога, когда она наскрозь переломанная, вроде как у твоего Мисы. Когда все жилы и невры порваны. А так, за здорово живешь, ничё отсохнуть не может, — покачал он головой. — И ревматизьма, Петрия, тут ни при чем. Снимок бы показал. При ревматизьме суставы опухают. На снимке было бы видно, я бы сразу углядел. Ревматизьма у стариков бывает, а ты ишо молодая. У меня, к примеру, ревматизьма есть. И у жены моей есть. А у тебя нет».
«Дак это я знаю, — говорю. — Какая там ревматизьма? Тут другое. Говорила мне одна баба, не послушалась я ее. А может, опять какую промашку сделала. Вот и расплачиваюсь. Токо время даром теряю, по докторам бегаю».
Он, гляжу, опять уши навострил. Придвинулся ко мне поближе.
«Что ж другое, Петрия?»
Я на двери оглянулась: вдруг Мира войдет.
«Неловко мне вам это говорить. Да вы и не поверите».
«Слушай, — говорит, — я как-никак доктор. Ежели хочешь, чтоб я тебя вылечил, говори все».
«Эх, доктор, — говорю я ему, — не можете вы мне помочь. И никто мне не поможет. Бог меня покарал. Поначалу Миса из-за меня пострадал, за мой грех расплатился, а теперича вот и у меня рука отсыхает. Да я-то ладно, не такая уж это печаль, как-никак заслужила. Коли бы он меня в тот же день на месте покарал, лучше было б. Но Мису мне больно жаль, никак я с этим смириться не могу».
Он выкатил на меня глаза, что твой кот.
«А за что он тебя, Петрия, покарал? — спрашивает. — Можешь ты мне сказать?»
Я опять по сторонам оглядываюсь. «Знаю, не поверите вы мне, господин доктор, но это меня святой Врач наказал. Однажды я на святого Врача взялась капусту сажать, будь она неладна. А в этот день работать грех. Вот и получила. Опосля, как сказали мне, что я натворила, я все бросила и рассаду вырвала, поросенку кинула. Но он все равно не простил».