«Согласная, — говорю, — господин доктор, — очень даже согласная!»
«Вот и хорошо, — говорит Чорович, — тогда приходи, пожалуй, прямо завтра с мотыгой и лопатой и принимайся копать землю в сквере перед анбалаторией. А я тебе подсоблю, скажу, что и как делать. И главное на правую руку налегай. «Грех-то правой совершен, — сказала игуменья, — она и должна его искупать». Ты не левша случаем?»
«Нет», — говорю.
«Ладно. Приходи утречком и начинай копать. Как вскопаешь, посадим деревья, семена достанем, траву посеем, дорожки проложим, на том и кончишь. Сперва по часу в день будешь работать, а как разойдется рука, можно и подоле. А чтоб зряшных разговоров не было, скажешь, что подрядилась за деньги. Согласна?»
«Само собой, согласна, господин доктор! Спасите токо мою руку!»
«Хорошо, — говорит. — Ступай домой, а завтра приходи часов в восемь — слишком-то рано не надо, — и с божьей помощью начнем».
Иду я домой и думаю: а не обманывает он меня? Взаправду он в монастырь ездил? Может, обманом хочет заставить задарма работать, а руке опять не полегчает.
Ну да ладно, попытка не пытка.
Пришла я назавтрева, как он мне сказал, начали мы в сквере работать.
Он вставал пораньше и ишо до того, как мне приттить, размерял, колышки вбивал, веревки промеж их натягивал. Объяснял мне, что и как делать, и опосля я уж все сама делала.
Работа нелегкая и для здорового, а уж для больного и подавно. Землю копать, граблями ровнять, дорожки прокладывать, землю трамбовать, гравий в тачке возить, ведра с водой таскать, сеять траву, поливать, молодые топольки в лесу выкапывать и сюда пересаживать. Нет, нелегкая работа.
Первый день прошел хорошо. Рука не болит, будто с ей что сделалось в тот день. Но, правда, я не так уж долго работала.
А со второго дня стал старик набавлять время. Первый день час проработаешь, второй — два, третий — три. А там, значит, и боле.
Начала у меня рука побаливать. Нет-нет и стрельнет, прямо ожгет болью. Но кое-как справилась.
А на третий день вовсе отказала. Повисла как тряпка и не пошевелишь ей. Чуть двинешь, такая боль, будто она вот-вот оторвется и брякнется в пыль прямо под ноги.
Помню, толкаю в тот день тачку с гравием. Привязала веревку к ручкам — и на шею, думаю, так легче будет. Но ведь все равно тачку руками надо держать, сама-то она не пойдет. И как колесо попадет на камушек, тачка дернется, хочь кричи от боли.
А старик то и дело наведывается. Придет, растолкует что-нибудь, спросит одно, другое. Вроде следит за мной. А с чего, и не знаю.
Пришел и на третий день. Я стою, токо что в голос не плачу.
«Что такое, Петрия?»
«Не могу», — говорю.
И тут по его лицу — чтоб ослепнуть мне, коли вру, — вроде бы чтой-то промелькнуло. Может, в глазах, может, ишо где, не знаю, но вижу, обрадовался он. Тут же все и пропало, миг один был — слова не успеешь сказать. И опять сурьезный. Вроде даже забеспокоился.
«Как и раньше?» — спрашивает.
«Как и раньше».
«Ну-ка, — говорит, — пойдем наверх».
Пошли мы в анбалаторию, он начал смотреть мою руку.
А она висит как набитый чулок. Ничё не может. Он давай ее крутить, токо что за спину не выворачивает. Впору кричать от боли.
Оставил он больную руку, взялся за здоровую.
«А эта болит?»
«Нет».
Он давай и ее крутить.
«А так?»
«И так не болит».
Нажал на плечо.
«А здесь?»
«Нет».
Вижу, старик доволен. Нет-нет и проблеснет на лице радость.
«Ну, — говорит, — переутомленья нету. Ступай ишо поработай».
Оделась я и спрашиваю его:
«Боле вы мне ничё не скажете, господин доктор?»
Он оперся задом на свой стол, поднял очки на лоб и смотрит из-под их.
«А ты? — говорит. — Ты мне ничё не скажешь?»
Видал, как подлавливает? Струхнула я.
«Нет, — говорю. — Что мне говорить?».
Он плечами пожал.
«Ну и мне нечего. Тебе лучше знать».
«Доктор, — говорю я ему, — скажите мне правду, вы с игуменьей не обманули меня?»
Он вроде на миг один веки опустил. И тут же опять на меня глаза поднял.
«Да нет, — говорит, — ездил я к ей. — Коли обманул ты меня, думаю я про себя, дай бог, чтоб тебя самого обманули, когда тебе пуще всего правда нужна. — Ежели ты меня не обманула, — говорит, а во мне опять все затрепыхалось, — так и я тебя не обманул».
Все он чего-то выпытывает, будто учуял, что я от его таюсь. Я бы, может, и сказала, да ведь от стыда сгоришь. Кажись, на месте б умерла, ежели б токо рот открыла.
«Видите, господин доктор, не помогает мне это. Может, отпустите?»
Он скривил губы.