В траве лысины; вытоптали ее ребятня да куры, утки повыщипали, дорожки заросли, каменная ограда разваливается, скамейки поломались. Захирел сквер, а все ж таки ишо держится. Из последних силенок, но держится.
А тополя-то мои вымахали! Были-то вот такусенькие, когда я их сажала, с метр-два. А теперича выросли, высокие да стройные, любо-дорого поглядеть! И как иду на базар или в общину, увижу их, на сердце сразу тепло делается, будто они дети мои. Горжусь даже.
Как же, думаю, доктор Чорович, ты так ладно все устроил! Ругатель ты был первостатейный и провести умел, как никто, зато умный был и душевный, много добра людям сделал, ничё не скажешь. Дай тебе господи райское житье!
Да и ты, Петрия, говорю себе, тоже лицом в грязь не ударила. Попервоначалу тяжкие грехи допустила, но сумела-таки искупить их благим делом. Помучилась изрядно, спину наломала, зато, вишь, какая красота людям осталась. Недаром век свой хлеб жевала.
И горжусь я своими тополями, кабыть добрых да красивых детей вырастила. Вот, умом раскидываю, есть и мне чем гордиться.
Ты, Петрия, думаю про себя, баба не промах, раз дурость, болесть и грех смогла обернуть в умное, благое и здоровью полезное дело.
Такое не всякий сумеет. Не всякому такое дано.
Года три или четыре Миса проработал в ламповой, сперва в Брегове, а опосля тут, в Окно. Работа легкая, боле сидишь, чем дело делаешь.
Но коли работа легкая, так и жалованье карман не тянет. Когда мы поженились, шахтеры прилично получали, и жилось нам нехудо. А там полегоньку-потихоньку поубавилось жалованье у наших мужей, мало стали они получать, а мой Миса в ламповой и того меньше.
На одно его жалованье рази проживешь? Концы с концами сведешь, и то ладно.
А тут вдруг пошли разговоры, что закрывают нашу шахту.
Как закрывают, спрашиваешь, угля-то там ишо полно. Да хорошего, по всей Сербии, говорят, такого не сыскать. Бросишь его в огонь, горсти пепла не соберешь, весь как есть сгорает. Такой у нас уголек.
Не верим мы, думаем, поговорят, поговорят, тем и кончится. Чего здесь ни говорили, а все позабылось.
Но тут не забыли.
Начали на собранья сзывать, день и ночь токо о том и талдычат. Министры приезжают, речи говорят. Вам, уверяют, от этого лучше будет, жисть другая пойдет, вишь, и это они знают, чего ж сами-то здесь не живут?
Все горы, мол, наскрозь прокопают. Штольни позакрывают, а все штреки сведут в одно место, в Брезовицу.
А Брезовица тогда махонькое сельцо было, и домов-то раз-два и обчелся; штольня там, правда, была, но не работала, штреки расчищали да от воды берегли все. Как это они в такую пустошь всех соберут, ума не приложу.
Однако Миса мой на сей раз не сплоховал.
Видит он, что дело затевается нешуточное и впрямь горы взялись буравить, он и попросил, чтоб его снова в штольню перевели.
Спрашивают его:
«А почему в ламповой не хочешь? Ведь там полегче».
«А потому, — отвечает, — платят там мало, нам с женой не прожить. И к тому же я хочу работать со своими товарищами».
И его вернули в окненскую штольню на большую стрелку, где он допрежь увечья своего работал, отцеплять и прицеплять вагонетки.
Работа ему была знакомая и все легче, чем с обушком потеть. Да нынче он и не смог бы.
Не прошло шести или семи лет, как начались эти разговоры, а наш Маркович все, что напридумывал, уж и сделал.
И тогда многие говорили, что здешним людям дела эти боком выйдут. Но кто их слушать станет? Маркович уж главным директором всего рудника стал. А ему что взбредет в голову, вынь да положь, чтоб по его было.
Пробуравил он наши горы, туннели в их пробил. Говорят, ежели все вместе сложить, то километров пятьдесят выйдет. Поезда по им пустил, лошадей, что ишо по штрекам ходили, выставил. Штольню в Брезовице расширил, из махонькой огромадную сделал и все штреки туда вывел. Начали наши шахтеры, где бы они ни работали, в Брезовицу, ровно на фабрику, ездить со всего края. От Нишской железной дороги возле Лапава ветку прямо к Брезовицкому бункеру подвели; тут наш уголек — в вагоны и прямиком в Белград.
Сельцо это, Брезовицу, — и смотреть-то было не на что! — Маркович в цельный город превратил. Дирекцию там поместил, дома красивые в четыре этажа для анженеров и рабочих понастроил. Круг их скверы велел поразбивать, просторные такие, красивые. Гостиницу большую с музыкой и певичкой, чтоб туристов приманивать, соорудил, больницу открыл, с войны это в наших краях вторая; правда, первую тут же закрыли: открыли брезовицкую, закрыли бреговскую. Дом здоровья, аптеку, универмаг, магазин с самообслугой, чтоб, значит, быстренько у докторов управиться и заодно купить все, что нужно. Автобусы пустил — на работу и с работы людей возить, и в другие города езжай куда хочешь.