Надоело мне все это хуже горькой редьки, право слово. Плетут, плетут, сами не знают чего, никак не хотят в толк взять, что им говоришь.
«Что там не надо, — говорю. — Цельный век вы одно и то же талдычите, из-за вас и вина вашего до времени в могилу ляжешь. — И аж заплакала от обиды. — Что, ежели он по собственной дурости помрет в одночасье? Ты что думаешь, в мои годы легко другого мужа найти?»
Пьянчуга вытаращил на меня зенки свои.
«Неужто, Петрия, — говорит, — я тебе такое горе причиню! — И бьет себя по голове. — Да помереть мне на этом самом месте! Да я тебя, Петрия, как сестру родную люблю, как ты можешь такое говорить!»
А Миса вдруг обиделся. С каким это я другим мужем жить собралась?
Хочет встать, хмель не дает. Приподымется и снова на постелю валится.
«Заткнись, Петрия! — как резаный кричит. — Чтоб голоса твого я боле не слышал! Подавай на стол, вот твое дело! Все прочее не по твоим куриным мозгам!
«Ладно, — говорю, — не по мозгам так не по мозгам».
«Подай коньяк, — говорит. — И ступай отсюдова».
Хорошо, думаю, уйду. Радость-то глядеть на вас небольшая.
Подала им обед, шваркнула на стол кастрюлю и тарелки. Ешьте, чтоб вам не наесться.
Вынесла из комнаты бутылку с коньяком, рюмки. Пейте, чтоб он у вас колом в горле встал.
И ушла в комнату.
Села на кровать — делать-то все равно ничё не могу, слушаю, что за дверью деется.
Хочь бы уж ели как люди. Куснули раза два и все. За рюмки взялись.
И грусть-тоска вмигом прошла. Злились, вздорили, слезы пьяные проливали, минута не прошла, глядишь, опять веселые. Все-то им по сердцу, все веселит и радует.
Миса к скрипке потянулся.
А он, как молодой был, пиликал на ей. И тогда не очень-то умел, а ноне и подавно. Да что там! Давай наяривать. А Жика, тот на весь поселок знаменитый был. Пел больно хорошо, голос у его был красивый.
И вот затянули они в два голоса: «Милорад — пропойца, кот, никаких ему забот». Чуть попоют, глотку промочат: будь здоров, со свиданьицем, будь здоров, со свиданьицем!
Сижу в комнате, видать, уж час битый. Все жду, когда конец будет.
А там уж и ждать сил не стало. Да рази можно Мисе так пить?
Вышла я к им.
«Слушайте, — говорю, — вы что, совсем очумели? Да рази можно ему так пить?»
Миса по-прежнему на постели сидит. И через скрипку свою мне и говорит:
«Я тебя звал?»
«Нет, — говорю, — ты меня не звал, но, ежели опять сляжешь, всенепременно позовешь. Курьяк за тобой ходить и тебя лечить не станет».
Он бросил скрипку, схватился за свой костыль.
«У, — кричит, — мать твою так!»
И замахнулся на меня.
Но костыль короткий, а я далеко: не достал.
«Всю жисть, — говорит, — мне испоганила, из-за тебя я до ручки дошел!»
Жика навалился на его, костыль отымает.
«Перестань, — кричит, — Миса! Не смей ее из-за меня бить! Беги, Петрия, отсюдова!»
«Никуда я не побегу, — говорю. — Спасибо тебе, Миса. Я думала, у тебя другие слова для меня найдутся».
Ежели б он меня не знаю как ударил, все было б не так горько. А я-то, думаю, за им всю жисть как за малым дитем ходила.
Отнял у его Жика костыль. Но спьяну-то сам на ногах не удержался, вместе с костылем кубарем в угол полетел. И подняться честью не может.
Миса встал у стола. Шагнул ко мне.
«Поди сюда! — говорит. — Поди сюда!»
Я подошла. Он замахнулся и ударил меня по щеке. Крепко ударил, я аж покачнулась.
«Мать твою деревенскую! — говорит. — Ты меня ишо учить будешь, как жить! Ты ишо будешь в моем доме моих приятелей оскорблять! Пошла вон! Видеть тебя здесь не желаю!»
У меня слезы из глаз хлынули. Щека огнем горит.
«Хорошо, — говорю, — Миса. Спасибо тебе, Миса».
Повернулась и пошла.
Вышла во двор. Пошла к сараю, где у меня куры и поросенок, вроде дело у меня там.
Повозилась немного, слышу за спиной вздорят голубчики. Жика уйти порывается, а мой его не пущает.
«Посиди, — кричит, — ведь так долго не видались!»
А Жика обиженно так ему отвечает:
«Нет, не останусь. Не ждал я такого от твоей Петрии! Я-то ее, как сестру родную, любил. И в Окно мне теперича нет охоты оставаться».
Спорят, стало быть: останься, не останусь, опосля вижу, Жика на крыльцо вылез.
Сошел во двор и давай слоняться по ему с костылем Мисиным. Забыл, что он у его в руках, и таскает с собой.
Увидал меня и говорит: