«Не ждал я такого от тебя, Петрия, право слово, не ждал. Не думал не гадал, что на родине моей меня так встренут. Не понять тебе твоими бабьими мозгами, что в моей душе деется».
Тут заметил вдруг в руке костыль, положил его возле стены и заковылял к воротам. Гляжу — двинул вниз по улице.
Скатертью дорожка, думаю, чтоб тебе шею сломать. Глаза б мои тебя не видали! Как же, плакать стану, что ты десять лет не наведывался! Будь ты неладен!
Покрутилась возле хлева малость. Делать мне там неча. И ничё не могу найти такого, чем бы заняться, чтоб не сразу в дом иттить. Щека-то полыхает.
Но все-таки пошла в дом. Пройду, думаю, в комнату, а мимоходом, в кухне, одним глазом на его гляну.
Сидит мой мужик на кровати, но весь согнулся, ровно, прости, в нужнике скорчился. Руки в коленях, животом на их налег, а голова прямо над коленями свешивается. Бутылка возле стоит, можно сказать, пустая, так, на донышке чуток виднеется.
Ну, думаю, Курьяку не для чего было и оставаться. Где бутылка пустая, он долго не задержится.
А во мне злость кипит, щека огнем горит. При чужом человеке ударить! И за что? Хорошо это с его стороны?
Но тут уж не до обид. Надо Мису из беды вызволять.
Спрашиваю его от дверей:
«Миса, нехорошо тебе, что ль?»
Молчит.
«Нехорошо, что ль, Миса?!»
Снова молчит.
Ладно, думаю. Хочешь молчать, молчи.
И пошла в комнату. Сунулась туда, сюда. Чем бы, думаю, руки занять?
Подошла к шифонеру. Дай, думаю, на полках разберусь, порядок в белье наведу.
Прошло время, но самая малость — чашку кофею не выпьешь. Ослобонила я первую полку, положила все на постелю и вдруг слышу: вроде бы вздохнул кто, да тяжело так. Господи, что такое?
Я прямо остолбенела. Что это? Может, ослышалась?
А тут он застонал громчей, теперича я уж хорошо расслышала.
«Ой, — стонет, — ой, мама родная!»
Я кинулась в кухню.
«Что с тобой, Миса? — Присела возле его, хочу голову его поднять. А на лбу, вижу, холодный пот выступил. Ровно он токо что у колонки умывался. — Что с тобой, Миса, горюшко мое?»
«Ой, живот, — стонет. — Ой, живот! Ох, мама родная, живот!»
Вот беда, что делать?
Засуетилась я.
Держу ему голову, а он глаза закрыл и ледяной росой мне ладони холодит. И бледный-бледный, а там, где его солнцем опалило, на лбу, носу и щеках, грязная желтизна проступила.
«Что болит, Миса? Скажи, что болит-то?»
«Ой, — говорит, — все болит. Весь живот болит, кругом все болит. — И показывает рукой под ложечкой. — Словно ножом режет».
Надо, думаю, его на постелю уложить.
«Ляжь, — говорю ему, — на постелю. Все легче будет».
Он не спорит, позволил мне подсобить ему, но токо взгромоздился на постелю, ишо и ноги не вытянул, голову на подушку не опустил, а застонал пуще прежнего.
«Ох, смертынька моя пришла! Однова помирать, но муки-то такие зачем! Ох, мама родная! Ох, Петрия, пришло время нам расставаться».
Я взяла холодной воды, протираю ему лицо, вместе с им причитаю.
«Миса, не говори такие слова. Миса, — плачу, — не бросай меня одну на этом свете. — Целую ему ледяные руки. — Миса, не помирай, видишь, руку, что ударила меня, целую, не помирай токо. Не бросай меня, ведь я теперича всю свою жисть грызть себя буду за то, что перед смертью ты на меня осерчал. Миса, не помирай, богом тебя заклинаю!»
Так скрюченного мы его и отвезли в больницу. С той поры он, можно сказать, и не поднялся.
Пролежал Миса в больнице какое-то время. И ходили за им там, ничё не скажу, лечили. Да что толку, ежели они уж угробили его.
Не стало ему много лучше, а доктора говорят:
«Мы его выписываем. Он может дома лечиться».
Вернулся Миса домой, ему и вправду вроде полегчало. Но вскорости так скрутило, что я снова его в больницу свезла.
Так год цельный прошел — то в больницу, то из больницы.
А в семидесятом — лето как раз было — приехала Зора со своим Мирко. Решили они забрать от меня Снежану. Получили, мол, квартиру в Зренянине, есть теперича где дочку держать.
«Чего же вы ее у меня, — говорю, — забираете, когда у меня Миса разболелся. Пущай бы уж здесь восьмой класс кончала».
Они ни в какую.
«Дядя болен, — говорят, — и у тебя на ее время не хватает. Токо мешается».
Какое мешается, оставьте бога ради! Должно, их Мисина болесть испужала.
Со всеми своими горестями, может, я и вправду хуже за ей смотрела, но девочку я любила, и мне хотелось, чтоб она у нас осталась.
Да и Миса ее тоже любил. Пока был в силе, возьмет ее за руку и идет с ей, куда она ни попросит.
Какая б, брат, беда с тобой ни приключилась, ежели есть возле тебя милый и дорогой тебе человек, все на душе легче. Как Миса ляжет в больницу, я иной раз ночь напролет возле девчонки просижу. Она спит, а я смотрю на ее и по волосам глажу.