Он был жив, и жить ему оставалось еще ровно две недели.
Из давнего, в начале войны, письма Галушкина сыну: «Юра! Ты рукой мамочки писал, чтобы я крепко бил фашистов и в руки им не попадал. Дорогой мой сыночек! Много раз я ходил в атаку, но я ни на одну минуту не забывал о том, чтобы живым в руки фашистов не даваться… Всегда за поясом у меня наган, из которого скорее застрелюсь, чем к фашистам попаду».
Их выдали. Галушкин почувствовал неладное, и восьмого мая Ванька Рыжий должен был в очередной раз перепрятать его. Но 7 мая дом на Льва Толстого был оцеплен карателями. Александр Иванович спрятался во дворе, в яме. Отстреливался. Когда остался последний патрон, он выстрелил себе в висок.
Он был последним десантником, погибшим в Евпатории.
Александр Иванович Галушкин лежал посреди двора, и фашисты загоняли сюда случайных прохожих. Вопрос был один: «Кто знает этого человека?».
— Он лежал вниз животом, голова повернута. Я вдруг увидела, что взгляд его упал в сторону, на меня. Мне показалось, он был еще жив… Я до конца жизни не забуду этот взгляд, — так рассказывает старая евпаторийская жительница.
Никто не знал его, кроме семьи Гализдро и Ваньки.
Семью Гализдро пытали сначала в доме, всех — от старой бабушки до ее правнука Георгия, его, самого маленького, хватали за волосы, пинали. Шестнадцатилетнему Толе забивали в голову гвозди. Его мать, Марию Ивановну, увозили в гестапо полубезумной.
Их расстреляли всех, всю семью.
Вместе с ними долго пытали, а затем расстреляли членов подпольной группы — комсомольцев Дроздова, Руденко, Бузина.
Неопознанный Галушкин продолжал лежать во дворе.
Когда дом Гализдро оцепили, Ванька Рыжий был у своего брата Федора, перед этим он привез ему с работы помидорную рассаду, но позже оказалось, что на работе ее кому-то не хватило, и вот Ванька приехал узнать, не передал ли он брату лишку, и если что — часть забрать. Они сидели и вели мирную беседу. Ванька глянул в окно и увидел — оцепляют не только дом Гализдро, но и весь квартал.
— Беги! — сказал Федор. — Еще успеешь.
— Не побегу, — сказал Иван. Он боялся за свою семью и сам вышел навстречу немцам. По дороге встретил дочь Талу, которую немцы вели на электростанцию — к нему, за ним.
Когда Павлов узнал, что Гнеденко арестовали, он выцарапал на потолке: «Павлов, Цыпкин. Здесь скрывались 2 комиссара, но погибли от предательства Ваньки Рыжего — И. К. Гнеденко, живущего по этой улице».
В Евпатории так же, как, скажем, в Сочи или в Ялте, трудно воспитывать людей. Дети растут, почти круглый год видя вокруг себя приезжих вольных, праздных людей. Здесь нет заводов с мощными традициями, как, скажем, в Донецке или Туле. Нет боевых традиций, как в Ленинграде или в Одессе. Да в том же Севастополе рядом — там воспитывает политый кровью каждый квадратный метр городской земли.
А Евпатория до войны была заштатным, безмятежным, ленивым городком. Жили здесь беззаботно русские, украинцы, евреи, греки, татары, армяне. Все друг друга знали, шли на прием не к врачу по фамилии такой-то, а к Ивану Ивановичу, устроить на работу в контору шли не к товарищу такому-то, а к Петру Петровичу. И не на службу к ним отправлялись, а мимоходом в окошко постучат, договорятся.
Маленькая жизнь маленького городка. Здесь никого к войне не готовили. Когда стал свирепствовать террор, когда каждый третий горожанин был казнен, разве не было бы естественно спрятаться, переждать, отсидеться, выжить. Но в этот страшный момент прячут у себя двух десантников Перекрестенко и Глушко, скрывает у себя Галушкина семья Гализдро.
Еще после прежних, так называемых «национальных», расстрелов мало кто из евреев уцелел. Те, кто сумел спастись, прятались по домам. Оставался на виду лишь мальчик Боря — инвалид, хромой. Немцы держали его для забавы, он работал в гестапо истопником, собирал дрова.
Когда тральщик «Взрыватель» выбросило на берег и волны добивали его — рубки, надстройки, палубу, немцы посылали к нему за дровами калеку Борю. Пляж после десанта был заминирован, и немцы гадали — пройдет калека к тральщику или взорвется. Дважды проходил Боря к кораблю и возвращался с дровами. И только на третий раз подорвался.
Когда он лежал в больнице (с множественным осколочным ранением обеих ног), ему через приемную передавали посылки, так и писали на них: «Для Бори». Шли к нему — русские, украинцы, армяне, греки.