— Вот здесь, — показывает он, — на меня кинулся сзади часовой, но ребята его штыком прикололи. Здесь шла немецкая машина, и, когда она поравнялась с нами, я гранату в смотровое стекло кинул. Я за столбом стоял, а двое моих ребят лежали. Меня ранило в руку, в ногу и в голову. И тех двоих тяжело ранило. Я пакет вскрыл, стал одному голову перевязывать, а пальцы аж туда все и утонули — вся голова разбита. Он только успел спросить: «Кто меня перевязал?» Я говорю: «Сержант Егоров» — он и умер сразу. Второй просит: «Пристрели меня». Я говорю: «Нет, я сам такой же». Ногу разбитую на винтовочный ремень устроил, а винтовку, значит, вместо костыля приспособил и — в город. Все же туда идут… Дошел до Театральной площади и там возле трансформаторной будки потерял сознание. Очнулся, когда услышал: раненых на берег. Тогда я обратно побрел, к своему раненому. Лежит. Дождался я — четверо наших проходили, я говорю, возьмите его.
На катере доставили нас в Севастополь. Там, в операционной, я его опять увидел, меня привезли — его увозят. Я говорю хирургу: «Меня потом, если жив буду, рядом в палате положите, меня с ним ранило вместе, и я теперь за ним ухаживать буду». Потом его на Большую землю увезли. Имени его не знаю. Надобности не было спросить, помню только лицо — черное, в оспинках: от взрывчатки. Жив ли теперь?
Для сержанта морской пехоты Егорова Евпаторийский десант был далеко не главным событием на войне. До этого под Алуштой от роты (120 человек) их осталось всего восемь. Потом снова бой, тоже под Алуштой, от новой роты осталось двенадцать человек, и снова он живой. Потом от взвода осталось их двое… Такая была война.
Теперь в Евпатории он живет, работает, но выглядит здесь несколько чужим. Ходят вокруг загорелые, беззаботные, распахнутые. А Егоров в костюме, застегнут на все пуговицы, застенчив.
— Ну что же, — говорит он виновато даже, — мы ведь плацдарм заняли. Мы свое задание выполнили, а?
Мы прощаемся. Он, маленький, худощавый, уходит. И я знаю: в первый автобус он не попадет — час пик, и во второй не попадет.
Я еще брожу по городу, думаю: хорошо бы им, немногим, дожить оставшееся время без забот. Хорошо бы выхлопотать персональную пенсию, местную, для Перекрестенко, жизнь которой после войны не сложилась, она теряла родных — отца, мать, сына, внука. Если не ей — местную персональную пенсию, то кому же? Уже никто столько не сделает, сколько она в войну за два года и четыре месяца. Память сохранить бы — о каждом. Может быть, не знаю, на какой-то улице повесить указатель: «Имени Ивана Гнеденко». Его уже и не помнит никто и не знает. Только Перекрестенко помнит:
— Все это разговоры, что выпивал. Он за жизнь свою мухи не обидел. Ну, если иногда немножко и выпьет, едет на своей подводе мимо, песни украинские поет. Хорошо пел, красиво.
И вот я представляю: экскурсовод ведет экскурсантов по Евпатории (их много бывает здесь), приводит на улицу имени Ивана Гнеденко. «Кто это?» — спрашивают экскурсовода.
— А был такой человек, как все. Работал возчиком. А потом началась война…
1984 г
Персона «нон грата»
Памятник
На Балтике воевало тринадцать подводных лодок-«эсок».
Лишь один из командиров перед походом написал завещание. В ту минуту предчувствие вызвало улыбки.
А в итоге из тринадцати уцелела лишь единственная как раз под номером 13.
Подводная лодка, не вернувшаяся на базу, считалась «пропавшей без вести». Что это значило для матерей и вдов, мы знаем.
Если экипаж успевал подать сигнал гибели, родным отвечали по общему стандарту: пал «на поле боя». Матери искали сыновей на суше — «на поле» — и теряли следы.
Несколько лет назад Совет ветеранов — подводников Балтики добился, чтобы все «пропавшие без вести» балтийские экипажи считались погибшими. Более тридцати экипажей, около двух тысяч человек.
Уцелевшая подводная лодка «С-13» уничтожила фашистов больше всех.
Я спросил у штурмана лодки Николая Яковлевича Редкобородова, видел ли он когда-нибудь немцев в лицо.
— За всю войну — одного,— ответил он,— Наши потопили лодку, а командира спасли и привезли на базу. Шел сорок пятый год. Мы пошли смотреть, как в зоопарк, что за немцы такие, с кем воюем. Высокий, светлый, надменный, в кожаном пальто.