Крон обратился к адмиралу Исакову. Тот ответил:
— Я старый служака, и всякая распущенность мне ненавистна.
Но, выслушав писателя и ознакомившись с документами, суровый адмирал тут же написал Маринеско:
«Глубокоуважаемый Александр Иванович. Не удивляйтесь этому письму. Хотя я с Вами не служил вместе, но, конечно, знаю Вас по делам Вашим. …Я решил завтра написать письмо министру обороны т. Малиновскому, в подчинении которого я сейчас нахожусь. Но это надо умеючи.
Так как министр бывает очень занят, особенно с приемами иностранных гостей, то к нему попасть не так-то легко, и вопросы с подобными ходатайствами проходят очень медленно (я, например, его лично не видел больше года, если не считать встреч в президиумах на больших совещаниях или заседаниях, когда о делах поговорить невозможно), кое-что надо предпринимать, не ожидая его резолюции.
Самое главное в данный момент, это чтобы Вы ни в чем не нуждались для лечения и питания в предвидении возможной еще операции. Поэтому завтра или послезавтра я вышлю Вам 100 р. Прошу их принять не задумываясь. Чтобы Вы могли планировать свой бюджет, учтите, что через месяц вышлю еще 100 р.
Что из медикаментов Вам надо? Обещать все не могу, но так как состою на «довольствии» в кремлевской поликлинике, то могу попытаться достать, под свою фирму.
P.S. Думаю, что не только материальные дела Ваши придут в благополучное состояние, но и моральный ущерб, нанесенный Вам, — будет относительно возмещен, несмотря на то, что с Вами так много начудили (говорю деликатно), что вряд ли возможно в значительной мере смягчить несправедливость и грубость, проявленную некоторыми отдельными лицами. Привет. Поправляйтесь. Ваш Исаков. 11.9.63г.»
Все задуманное твердый Исаков доводил до конца, довел бы и это, но дни Маринеско были сочтены.
М. Вайнштейн (бывший дивизионный механик, четыре дня назад, 13 июня, скончался от инфаркта):
— Маринеско лежал в очень плохой больнице. Для госпиталя у него немного не хватало стажа. Мы, ветераны, пошли к командующему ленинградской военно-морской базой Байкову. Адмирал был взбешен: «В нашем госпитале черт знает, кто лечится, а для Маринеско нет места?» Тут же распорядился, дал свою машину.
Валентина Александровна:
— Я приехала за Сашей — перевозить. Попросила врача, чтобы мне помогли донести его до машины. Врач сказала: «Как сумели договориться с госпиталем, так и перевозите». Ни сестра, ни нянечки — никто не подошел. Я осторожно подняла Сашу и взвалила себе на спину. Он уже легкий был, легче, чем вон Сережа,— она кивнула на одиннадцатилетнего внука, который день и ночь безотказно ухаживает за ней.— Так на спине понесла по коридору. А когда в лифте спустилась, там уже шофер адмиральской машины увидел, кинулся помогать. Именно тогда, а не позднее, как пишут, по дороге из больницы в госпиталь мы увидели корабли на рейде, и Саша единственный раз заплакал: «Больше я их никогда не увижу».
М. Вайнштейн:
— Я пришел, настроение у него было невеселое. «Все, это конец». Я успокаивал. Подошло время обедать, а жена как-то мнется. Он говорит: «Ничего, пусть смотрит, ему можно». Она разбинтовала живот, и я увидел трубку, которая шла из желудка. Валентина Александровна вставила воронку и стала наливать что-то жидкое. Мы с ним по рюмке коньяка выпили, было уже все равно — врачи разрешили. Он сказал: «Только чокаться не будем», и вылили в воронку. Он порозовел, оживился. Горло было черное, видимо, облучали. А второй раз пришел, уже и в горле была трубка. Она быстро засорялась, Саша задыхался, и Валентина Александровна через каждые 20—30 минут ее прочищала. Теперь, когда смерть была рядом, у него, как всегда в самые трудные минуты в войну, взыграл бойцовский дух. Видимо, когда я вошел, то растерялся, говорить он уже не мог, взял лист бумаги и написал: «Миша, у тебя испуганные глаза. Брось. Вот теперь я верю в жизнь. Мне поставят искусственный пищевод».
25 ноября 1963 года Александр Иванович скончался.
Могу доложить родному для Маринеско военно-морскому ведомству, которое сегодня, четверть века спустя после его смерти, так тщательно собирает улики против своего пасынка. Он не сумел вернуть то, что ему переплатили на заводе, не успели вычесть все из пенсии. Остаток списали по причине смерти. Так что и жил он вроде как в долгу перед обществом, и скончался, не рассчитавшись.
Судьба, словно проверяя, подвергала его двойным испытаниям. Два увольнения из флота (первое в 1938 году из-за «анкеты»: отец — румын). Два суда.