Разговор происходил в кабинете секретаря Печерского райкома партии К. Паникарского. Присутствовали руководители райисполкома, «Гипрохиммаша» (я пришел раньше других и в подробностях рассказал Паникарскому все; впрочем, как потом, позже, выяснилось, он и без того был в курсе дела, все жалобы, теперь уже достаточно многочисленные, осели здесь, у него, кроме того, все четверо были у Паникарского на приеме).
Директор Н. Борисов кратко доложил об успехах в работе предприятия, о международных связях (об успешной поездке Н. Мясникова за границу), о том, что с жильем в институте дела обстоят в общем и целом неплохо (и это правда), что вот опять сдают новый дом.
Директор говорил с достоинством — медленно, с расстановкой, очень тихо, понимая, что, как бы тихо он ни говорил, его все равно услышат.
— У людей сегодня праздник, они получают ордера. Правда…— он, не поворачивая головы в нашу с Богатырем сторону, скосил глаза,— некоторые товарищи тут пытаются испортить нам этот праздник.
— Почему в самых плохих условиях,— спросил я,— оказались именно эти четверо — лучшие работники, ударники коммунистического труда?
— Да что вы все — ударники, ударники, — досадливо перебил директор.— Какие они там ударники…
— Вы что же, звания просто так раздаете?
Борисов помолчал и неожиданно резко сказал:
— Жаловались больше всех — вот и получили!
Возникла неловкая пауза, из которой надо было как-то выходить. К. Паникарский спросил:
— А кто там у них зачинщик этой групповщины? И, взяв бумаги, стал листать.— Так, Бурба… Одна жалоба, другая… Да я бы, честно говоря, и сам ей квартиру не дал. Вы ж смотрите: столько жалоб — и, наверное, в рабочее время ведь писала. Не дал бы, нет.
— Совершенно верно, Константин Иванович,— согласился директор.— Рано мы этим четверым дали квартиры. Мы их еще не довоспитали. Надо было довоспитать в общежитиях, понимаете. В общежитиях их довоспитать…
Борисов же и заключил разговор:
— Чтобы некоторые тут товарищи поняли, какое в коллективе отношение к этой четверке, мы соберем завтра общее собрание. Люди выскажутся.
…Вечер этого дня был самым трудным. Ясно, что собрание было задумано заранее: дать отповедь четырем «жалобщикам». Мне очень хотелось хоть как-то успокоить Ситникову, Шиманскую, Тихую, Бурбу — все четверо были растеряны. Наверное, надо было бы сказать им, что отстаивать свои жизненные позиции, свое мнение, свои интересы, что критиковать заблуждения или ошибки администрации или дирекции не только законное право каждого, но иногда — и обязанность. Ибо это и есть активная жизненная и гражданская позиция, которая всегда ценилась высоко — и в подчиненных, и в руководителях, независимо от рангов и званий. И еще надо было бы сказать им, что все будет в порядке, что просто постучались мы пока не в ту дверь. Но ничего этого сказать я им не мог, потому что слова, не подкрепленные жизнью, тают в воздухе и обращаются в прах, не достигнув ни ума, ни сердца.
Расстроенным и даже виноватым выглядел Богатырь.
— Вы же понимаете, — говорил он женщинам,— профсоюзы не могут приказывать институту, кому какую квартиру давать… Я одно только вам могу обещать: впредь ничего подобного в вашем институте не повторится. Впрочем, вам-то от этого не легче, я понимаю…
— Легче,— заговорили все четверо сразу.— Легче. Не в квартирах же в конце концов дело. Люди должны знать, что правду можно и нужно отстаивать. Если подобное не повторится, нам будет легче…
Мне хотелось довести дело до конца и из-за Богатыря тоже. Молодой, недавний комсомольский работник, он близко к сердцу принял все случившееся. Отложив на время свои профсоюзные дела, он сопровождал меня всюду и каждые полчаса при этом звонил домой, волновался, как там жена, она должна вот-вот родить… У него подрастала дочь, и теперь он ждал сына.
История подошла к своему логическому концу. Удивительно, но факт: принципиальному человеку понадобилось менее получаса, чтобы разобраться во всех деталях этой затянувшейся истории, в которую оказалось втянуто уже много учреждений и организаций.
Мы сидели в кабинете заведующего промышленным отделом Киевского городского комитета партии В. Кочерги. Виталий Николаевич устало, из-под очков, посмотрел на Мясникова и Лабазова: «Так, прошу вас, в чем там у вас дело?»
Мясников начал гладко, без запинки: «Первые обязательства перед всеми четырьмя мы выполнили, они жили у нас в благоустроенном общежитии. Теперь мы им улучшили жилье, квартиры, конечно, не очень… но мы их поселяем временно…»