— Подождите-подождите,— прервал Кочерга,— насчет первых обязательств тут все, вероятно, равны? Так, значит, оставим это. Теперь — почему «временно»? Они снялись с квартирного учета? Да? Вот видите, значит, они получили постоянное жилье, это уже на всю жизнь. А те, так называемые семейные, они с квартучета сняты? Нет? А вот они, раз не сняты, они-то как раз получают «временное» жилье. Что же вы все с ног на голову ставите?
Кочерга попросил список тех, кто получает жилье в доме. Он расстелил на столе огромный лист бумаги, облокотился на стол, с карандашом в руках, цепко окинул все, словно карту генеральных сражений, и на несколько секунд погрузился в раздумья.
— Так… Ситникова когда к вам пришла на работу? А в направлении что было указано: «жилплощадь» или «общежитие»? Жилплощадь? Значит, вы, дорогие товарищи, обязаны были дать ей квартиру еще в том доме, еще в 1974 году. А сейчас она должна стоять первой, вот здесь. У Бурбы справка о болезни есть? Так, она должна стоять вот здесь, рядом с Ситниковой.
…В один миг все четверо оказались в начале списка. Совершенно не меняя голоса, спокойно, невозмутимо Кочерга продолжал:
— Почему эти четверо оказались в самых плохих квартирах? Молчите? Хотите, я вам сам скажу, попросту, по-рабоче-крестьянски? Сегодня, сейчас возвращайтесь к себе и перетряхивайте весь список. Вечером собирайте расширенный местком и решайте вопрос заново. Но так решайте, чтобы нам к этому больше не возвращаться.
Представители института сидели ошеломленные.
— Но сегодня… уже нет времени… И главное, мы все ордера выдали.
— Меня это не волнует. Сами заварили это дело, а теперь мне условия ставите.
— Но у нас сегодня открытое собрание.
— По какому поводу?
— По этому самому. Пусть народ решает, мы хотели как… демократичнее, что ли.
— Демократичнее надо было, когда квартиры распределяли, а сейчас люди в зал придут с ордерами на руках, многим завтра путевки просить, те же квартиры, премии получать, что же, они критиковать вас будут, что ли? Никакого собрания, хотите самосуд четверым устроить? Расширенный местком, все.
Кочерга повернулся ко мне:
— Правильно, как считаете?
— Правильно,— сказал я, — вчера, когда девушки узнали о собрании, с Тихой обморок случился — упала, лицо разбила.
А все-таки собрание было проведено. Дирекция решила не упускать свой шанс, все готово было к собранию, и даже подключен был скрытый от глаз магнитофон.
Первым вышел к микрофону Ю. Шевченко, начальник архитектурно-строительного отдела № 2:
— Мы должны быть благодарны дирекции, парторганизации и местному комитету за то, что жилья получаем много и все вопросы решаются оперативно и справедливо. Но вот находятся у нас такие, которые всем недовольны. Бурба больна? А обивать пороги, жаловаться у нее здоровья хватает? Я согласен с решением местного комитета.
Готов я был к подобному собранию, и все-таки стало не по себе, страшновато стало за этих четверых. Я оглянулся, они сидели в середине зала, бледные и спокойные.
Н. Марушевский, старший инженер:
— А вот я обратился к товарищу Борисову… к товарищу директору, так он меня выслушал, и я не верю что он с этими четверыми поступил неправильно.
В. Мелесик (совсем юный, можно сказать, инженер, пришел в «Гипрохиммаш» несколько месяцев назад. Перед собранием он попросил показать, кто эти четверо, «хоть в лицо их увидеть»):
— Тут говорили о их наградах, о том, что они ударники. А может быть, им эти звания не стоило давать? Надо еще разобраться, заслужили они их или нет.
В. Беляев, начальник отдела:
— Они ослеплены своим эгоцентризмом…
Сценарий нарушился неожиданно.
На трибуну вышла женщина в красненьком платочке, в длинной юбке. Она подошла к микрофону, посмотрела в зал и вдруг… разрыдалась. Собрание было несколько растеряно. Лабазов попытался ее успокоить.
— Моя фамилия Кришталь,— сказала наконец она сквозь слезы,— Надежда Кришталь. Я не умею так красиво говорить, как товарищ Шевченко. Я о себе скажу. У меня на руках был грудной, месячный ребенок, и я в течение трех недель каждый день ходила в институт, чтобы встать на квартирный учет. Каждый раз руководители пересылали меня друг к другу. Только когда обратилась в горсовпроф, меня наконец поставили на учет, оформили это в институте задним числом. Вот так у нас решают вопросы.
После мертвой тишины зал вдруг громко загудел. А на трибуну уже шла старший инженер Л. Ганичева:
— Товарищи, ведь вы здесь все сочувствуете девочкам, а сидите, молчите, потому что знаете: все равно ничего они не добьются. И еще — боитесь вы: знаете, что повышения вам завтра уже не будет, путевки — тоже и из квартирных списков могут убрать… Я считаю, местный комитет, наше руководство должны признать свою ошибку и исправить ее.