Зал взорвался аплодисментами.
— Вот это дело, уже можно поговорить,— это с места добродушно сказал своим соседям Адам Микитюк, здоровый, плотный парень, инженер. Он поднялся и не спеша направился к микрофону:
— Тут хотели суд устроить над девочками, я так понял. Нехорошо. Нельзя. Я так думаю: кто в очереди впереди — имеет право выбора. Кто стоит дальше — выбирает из оставшихся квартир, а если не нравится — могут отказаться и подождать. Эти четверо должны быть впереди.
Снова аплодисменты.
…Мясников, сидевший рядом, тихо зашептал мне: «Ну что, может, одну Ситникову переселим? Она действительно и работает хорошо, и все такое. На одну Ситникову согласны?»
Несколько раз Лабазов пытался направить собрание в «нужное» русло. Тщетно.
А. Кузьмина, старший инженер:
— Я неоднократно присутствовала на расширенных заседаниях местного комитета по постановке на квартирный учет, и я была поражена атмосферой этих заседаний. Списки всегда готовы заранее, и пробить что-то нет никакой возможности. Причем человеку, которого не хотят почему-либо поставить на квартирный учет, откажут в самой грубой форме. С девочками, конечно, поступили несправедливо, и даже некоторые члены месткома приходили к нам в отдел и говорили, что их наказали, но ничего нельзя было сделать. И еще один вопрос, может быть, важнее, чем квартиры. Кто ответит за все то, что творилось вокруг этих четырех? Ведь их травили. Чего стоят одни разговоры об их якобы нежелании голосовать? Клевета эта была высказана с трибуны партийного собрания института. Кто же дал вам,— Кузьмина окинула взглядом первый ряд, где сидел директор, его заместитель,— кто дал вам право усомниться в их гражданственности? Я считаю, что партбюро должно выяснить, кем была пущена эта клевета, и призвать этого человека к ответу.
…Каждому выступлению теперь уже аплодировали. Последним взял слово Д. Супрун, главный инженер проектов:
— Такого собрания, как сегодня, я ждал много лет… Пора, товарищи, жить и работать по-новому, если это еще возможно при нынешнем руководстве института.
У Супруна, между прочим, своя история, во многом схожая. Как-то он заметил директору, что тому надо бы поглубже вникать в проектные работы. После этого Супруна трижды понижали в должности. Он обратился в партийные органы, его восстановили, оплатили разницу в зарплате за пять месяцев. После этого его… уволили. На второй день после приказа он пришел в институт оформлять обходной лист, но его уже не пустили, хотя пропуск у него еще оставался и он не был снят с партийного учета. Больше всего фронтовику Супруну было неудобно перед собственными детьми. Каждый день он уходил «на работу», сидел на скамейке в парке, потом делал вид, что он в отпуске. Через 23 дня суд восстановил его на работе.
Окончательно растерянный к концу собрания председательствующий Лабазов прения прекратил и зачитал постановление: «Обратить внимание руководства института на недостатки в распределении жилой площади».— «Конкретнее!» — потребовали из зала. «Обратить внимание заместителя директора Крижановского и месткома»,— поправился председательствующий.— «И второе,— сказал он — переселить товарища Ситникову».— «А остальные?» — «Для остальных такой возможности нет».
Встала Ситникова:
— Я благодарю вас,— сказала она,— но я не смогу жить в хороших условиях, если больная Бурба останется внизу, где нельзя открыть окно, где нельзя проветрить комнату.
…В опустевшем зале остались члены месткома. Директор был озабочен: «Собрание показало, что любое мероприятие надо тщательно готовить… Мы плохо работаем с молодежью. Надо воспитывать людей. Эти нездоровые аплодисменты…»
Подразумевая под воспитанием прямолинейные призывы и назидания, он не понял того, что воспитывает человека не только слово, но и дело. Воспитывает — поступок, и в особенности поступок руководителя. Его напугали аплодисменты. Но главное ведь — вокруг чего объединились люди.
Собрание как раз показало зрелость и принципиальность коллектива, подтвердило, что отсутствие гласности, а значит, и бесконтрольность создали благодатную почву для тех нарушений, которые были обнаружены в распределении жилья. Именно отсутствие гласности и породило нездоровую атмосферу замкнутости и беспокойства. Человек будет терпеливо стоять в очереди хоть тысячным, если он уверен, что 999 стоящих впереди действительно больше него нуждаются в жилье. Но этот же человек никогда не согласится быть даже вторым, если узнает, что первым оказался кто-то менее достойный.