Короче, он не зашел к Вадиму Алексеевичу — этот талантливый и очень осмотрительный человек.
— Я давно уже не выступаю. Но вам напою пленку, на память, — говорит благодарно старик. — Я ведь, как вы приехали, каждый вечер делаю эвкалиптовую ингаляцию. Вот сегодня голос уже получше.
Каждый день он пробовал голос.
Прежде чем бережно убрать покрывало с крышки старого пианино, прежде чем взять первые аккорды, старый тенор надевает галстук…
Один, одинок. За ним присматривает Зинаида Веретнова, соседка. Вечерами заглядывают друзья, немногие, но верные, кто-то что-то разогреет на кухне, кто-то поставит чай, помогают скоротать время.
Хозяин собой не очень занят, больше — кошками, их две, одну когда-то подобрал больную, другую — побитую, обе брошенные. Сейчас крупные, ухоженные, красивые. Точнее, одна кошка — Чуня, а другой кот — Бульдозер. «Мои дети», — говорит старик. Он накрывает им стол рядом с собой, — вместо скатерти стелет на ящик свои старые афиши, — они даже едят по-человечески: из мисок лапами берут в рот.
— Ночью Бульдозер меня во сне двумя лапами обнимет, а передними в грудь толкает: места ему, видите ли, мало. Они так привыкли ко мне. Они, наверное, думают, что я тоже кошка.
Когда старику грустно, он, отрешившись, обхватив голову руками, сидит за столом. Сзади, на крышке пианино, устраивается Бульдозер и тихо трогает лапой плечо старика. Чтобы он очнулся, не грустил.
Когда-то у Бульдозера был прообраз. Где бы ни выступал певец — на фронте или в тылу, перед рабочими или руководителями держав, он ставил рядом с собой на рояль маленькую резиновую серую кошку. Ни единого концерта не состоялось без этого талисмана. О причуде певца знал весь мир.
В 1943 году, в один из дней знаменитой Тегеранской конференции, у Черчилля был день рождения. По этому случаю пригласили на концерт лучших певцов мира, отбирать их помогал сын Черчилля.
— Если вы сочтете нужным пригласить кого-то из нашей страны, мы готовы… — предложил Сталин.
В ответ было названо имя Вадима Козина. Сталин выразил неудовольствие, но согласился.
— Я обещал…
Об этой истории рассказал мне Юрий Борисович Перепелкин, знаменитый ленинградский коллекционер пластинок, яркий пропагандист старых песенных мастеров. За подробности не поручусь, но сам факт этот уникальный был. Из Магаданского лагеря певца под конвоем привозят в Тегеран. Он выходит на сцену перед высокопоставленнейшими особами, направляется к роялю и ставит на крышку резиновую серую кошку.
Здесь же пела знаменитая до войны, к этому времени эмигрировавшая Иза Кремер. Она успела перекинуться с Козиным: «Другого такого случая у вас не будет. Подойдите к Черчиллю, хотя бы к сыну, попроситесь на Запад. У вас будет всё — и свобода, и деньги; и весь мир — ваш».
Он отказался. О разговоре узнали, Козина сразу же после концерта снова под конвоем увозят обратно.
— Когда-то, перед войной, — снова вспоминает Вадим Алексеевич, — мы с Дунаевским были самые богатые люди. — Вспоминает об этом устало-равнодушно.
Он читает всю центральную прессу, выписывает также молодежные газеты всех республик (по ним следит за современной эстрадой), иногда приобретает что-то из музыкальной литературы. На день, я подсчитал, у него остается в среднем по два рубля — на еду и одежду.
В середине дня мы выходим в магазин, он берет масло, хлеб. «Рубль сорок с вас», — объявляет кассирша. Старик протягивает ей рубль и отдает кошелек: «Возьми сама, я плохо вижу». — «Вот видите, — кассирша показывает монеты, — сорок копеек беру». — «Ишь ты, взяла восемьдесят, а говорит, сорок», — лукаво ворчит старик, все вокруг смеются, кассирша улыбается, он, довольный, отходит. Потом ставит на прилавок бутылки из-под молока, продавщица дает ему рубли, мелочь. «Да отстань ты от меня со своей мелочью», — старый петербургский аристократ отворачивается и идет к выходу.
Его любят здесь все. И за бывший голос, и, еще больше, — за обаяние и беспомощность.
Гордый старик ни разу не пожаловался на житье. «У меня все есть». Что действительно волнует его, так это безвинное забытье. Он даже всплакнул однажды, вспомнив, как в юности расклеивал эстрадные афиши. И еще волнует его то, что угасает, умирает старый романс в его истинном виде. Взять того же знаменитого певца-баса, который мимоходом пел в Магадане. Вадим Алексеевич деликатнейше просил романс «Ямщик, не гони лошадей» не объявлять, да еще по телевидению, ямщицкой народной песней.