— Этот романс написала баронесса фон Риттер у нас дома. Я ему сказал об этом. Это был, ответ на песню «Гони, ямщик, скорее вдаль». Тогда были в моде такие песни-ответы. Или, знаете, романс «Глядя на луч пурпурного заката», так вот он, да и другие, поют почему-то «Вы руку жали мне» вместо «сжали». Что же он, ей весь вечер руку жал? Ведь дальше-то что идет: «Промчался без возврата тот сладкий миг». Миг, мгновение! Не только не чувствуют, но и не думают, что поют. Этот бас грубоватый вообще-то очень. А «Утро туманное» как поет? «Первая встреча, последняя встреча». Да «встречи» же, загляни, прочти Тургенева. «Верная-манерная» поют как цыганскую песню, а она — русская, Воронежской губернии, она только обработана цыганами. Разница есть? А «Коробейники» слышали? «Распрями-ись, ты, рожь высо-окая» поют громко, изо всех сил, голос показывают, но ведь дальше-то: «Тайну свято сохрани». Вот так всю тайну и разорали.
Мне не хочется расстраивать певца примерами более грустными. Когда-то Вадим Алексеевич первым напел на пластинку ставшую потом популярной «Калитку». Теперь в Москве, в Центральном парке культуры и отдыха, конферансье рассказывает пошлый анекдот, после которого объявляет романс. Теперь, когда этот романс поют женщины, никому даже не приходит в голову, что он от мужского имени. И смешно, и грустно, когда певица просит: «Не забудь потемнее накидку, кружева на головку надень».
Правда, в творчестве певца был один случай, когда он напел на пластинку романс от женского лица: «Ты смотри никому не рассказывай». Он сделал это по просьбе фабрики грамзаписи для Тамары Церетели, чтобы показать, как надо петь цыганский романс.
Особенно опасно, когда песенное бескультурье несут в массы популярные, талантливые певцы. Тут одинаково опасно: дурное в хорошем и хорошее в дурном. Особенно больно старику, когда старые песни исполняются в модной, вульгарной (якобы современной) обработке, убивающей образ и душу песни.
Это не только бескультурье, но и бесхозяйственность. Это то же самое, если бы в Кижах разобрали крышу и поставили «современную», сделали бы другие окна, крыльцо, подъезд.
Певец не за песенную неприкосновенность, надо помнить и петь старину.
— Но каждое новое исполнение должно быть лучше, а не хуже первого.
Я прошу Вадима Алексеевича вновь поставить его старые записи. Многие романсы, которые кажутся нам многовековыми, рождались при нем. «Ехали на тройках с бубенцами», «Только раз бывает в жизни встреча…»
— Это Борис Фомин написал, он мне еще аккомпанировал…
Голос на пленке звучит медленно, совсем медленно, серебро течет по капле.
— Я ведь пою так, как пели цыгане Толстому, Тургеневу, Пушкину. Как пели в прошлом веке,— тихо говорит старик.— Они же медленно пели, чтобы время потянуть, выгадать: песен-то поменьше спеть, а денег взять побольше. Да, сейчас так уже не поют, к сожалению.
Да, не поют. Он — последний. Словно возвращает звукам первоначальный смысл.
— Вы знаете… У Вари Паниной в Петербурге были намечены концерты. Ажиотаж! Но только один или два концерта всего состоялось, она заболела, уехала и тут же, почти сразу умерла. И ни один человек не вернул билет в кассы, ни один.
Старик не только поет, но и слушает себя особенно. Опустив голову, он впадает в совершенное забытье, на лице — скорбь. Не хватает кинооператора — заснять его в эти минуты, увековечить. В конце концов, он принадлежит не Магаданской филармонии, а русской культуре.
У кинематографистов есть такой термин — «уходящий объект». Когда фильм еще не запущен в работу, но надо успеть, например, снять увядающую природу, съемочная группа просит как бы в долг: «Прошу разрешить снять уходящий объект в связи с тем, что…» Это может быть уходящая осень, улетающие журавли, отцветающий сад.
Режиссер ленинградец Владислав Виноградов снимает выдающихся старых мастеров. В фильме «Я помню чудное мгновенье», посвященном романсу, он снял Изабеллу Юрьеву, Алексея Борисова, Утесова, Козловского, Окуджаву. Из современных бардов режиссер замыслил снять Владимира Высоцкого. Шла весна 1980 года. Высоцкий тяжело болел, лежал в одной из московских больниц, обещал, несмотря ни на что, приехать. Режиссер задерживал фильм, представлял в оправдание больничные листы певца. Наконец в апреле Высоцкий прямо из больницы отправился в Ленинград. Из рассказа музыкального редактора фильма Галины Мшанской: