Теперь говорят: если бы он не поехал в Пахру. Вспоминают: именно в Пахре уже несколько инфарктов, инсультов. Но это знаете — один умер в вагоне поезда: выронил расческу, нагнулся и… Потом говорили: если бы не нагнулся.
Но что правда, то правда, Аграновский не любил это место, бывал там раз в году: низина, вечерами туман, там он чувствовал себя похуже.
Но почему Аграновский, почему Толя — всеобщий любимец и баловень? Жил спокойно, неторопливо, на работу не спешил — писал дома, после обеда ложился отдыхать, все размеренно, чинно. На редакторов нервы не тратил: сколько напишет, столько и в набор зашлют. И напечатают столько же — ни слова, ни запятой не тронут. И на работе, и дома — все для него, только для него. Что еще надо для благополучной долгой жизни? Здоровье? Вроде было. Он и писал больше за счет ума, чем чувства, тоже сердцу разгрузка.
Сегодня, сейчас, когда Аграновского не стало, мы говорим — преждевременно. Это так. Даже если бы ему было не шестьдесят два, а много больше — да сколько бы ни было, все равно мы бы сказали — преждевременно. Потому что заменить его некем.
Пусто, сиротливо, одиноко.
Толя последний раз покидает редакцию, его выносят, и даже на самых скупых лицах оживают слезы.
Любят — не за талант, за талант — уважают. Любят — за честный талант.
Такого тумана, как в ту недавнюю ночь 14 апреля, не было давно. Туман опускался, густел, обволакивал — замуровал все живое вокруг. Под утро, часов в пять, Толя сказал Гале, жене:
— Мне не страшно! Тебя жаль.
Вот строки из его последней законченной работы, совсем небольшой, эта миниатюра предназначалась для будущего известинского музея.
«Отец мой А. Д. Аграновский родился в 1896 году. Из гимназии пошел вольноопределяющимся на фронт, был в кавалерии, ранен, хромал потом всю жизнь. С 1918 года член Коммунистической партии. В гражданскую войну — комиссар госпиталей Южного фронта. Слышал от В. Регинина историю о том, как вовлекли отца из медицины в журналистику.
— Мы тогда,— рассказывал Василий Николаевич,— ехали из Москвы в Николаев на судебный процесс. Вы должны знать: по убийству в Дымовке селькора Малиновского. Ну, в Харькове занемог Демьян Бедный, наш салон-вагон отцепили, вызвали врача, и пришел с саквояжиком молодой человек. Такой, как вы сейчас, вы с ним схожи. Выслушал пациента, дал порошки, разговорились, пропустили по стопке. Оказалось, пробует писать. Демьяну очень пришелся по душе: «Махнем с нами!» И он поехал, как был. Только сбегал позвонить жене, чтоб не волновалась с малышом. С вами, значит.
В 1924 году вышла «Дымовщина» — первая книга отца. Об этом самом процессе.
В 1925 году вышла вторая книга — «Культура и мещанство (письма из Германии)». Насколько мне известно, наших журналистов туда еще не пускали. А. Аграновский отправился в качестве врача первой советской футбольной команды, выехавшей за рубеж.
Отец стал членом Союза писателей СССР, но до конца дней считал себя журналистом, ценил в себе газетчика.
Многие его публикации запомнил я с детства. Скажем, «Смерть Хаким-заде» — 1929 год. О зверском убийстве просветителя, драматурга, поэта Хамзы Хаким-заде Ниязи. Спецкор «Известий» был едва ли не очевидцем событий, первым из России примчался в горы Шахимардана, где забили камнями Хамзу, где, подстрекаемые фанатиками, бросали в него камни даже любимые его ученики.
Вторым «человеком из России» был я. Помню отца в кожаной куртке, с наганом, верхом на коне. И я ехал верхом — на маленьком ослике. Отец, видимо хотел сделать из меня журналиста, брал в командировки…
Журналистика тех лет была в «Известиях», да и вообще, оперативная, боевая, проблемная. Мы, нынешние, вполне можем числить себя продолжателями их традиций. Благостность и бесконфликтность явились позже.
Умер отец летом 1951 года, во время очередной командировки, в перерыве между двумя колхозными собраниями, на Урале, в деревне Большое Баландино».
Их часто путали.
В том далеком 1951 году, когда не стало Аграновского-отца, вышла первая книга Аграновского-сына. В одной из рецензий написали: «Автор книги — недавно умерший талантливый советский журналист».
Последний раз их перепутали десять лет спустя.
В 1928 году зимним вьюжным днем Абрам Аграновский приехал в глухую алтайскую деревушку. Край света. В избе, куда он вошел, девочка читала Ибсена. Оказалось, и старые, и молодые, вечерами сходясь в клубе, читают вслух Толстого, Тургенева, Лермонтова, Пушкина, Есенина. Читают Мольера, Гюго, Мопассана, Метерлинка.
«Белинские в лаптях» — назвал их журналист. Местный учитель Андриан Митрофанович Топоров не только устраивал читки, он организовал народный театр, два оркестра. Сам Топоров вместе с сельским жителем Степаном Титовым играли дуэтом на скрипках Чайковского, Бетховена, Глинку.